Эдвард Форстер - Путешествие в Индию

— Я не могу этого объяснить, потому что мое любопытство невозможно выразить словами, но я не понимаю, почему моей жене и ее брату нравится индуизм, хотя они совершенно не интересуются его разновидностями. Со мной они об этом не говорят. Они знают, что я считаю их взгляды ошибочными, и стесняются обсуждать их со мной. Поэтому я и хочу, чтобы они поговорили с тобой, ведь ты, как-никак, человек Востока.

Азиз не стал отвечать. Он не хотел встречаться ни со Стеллой, ни с Ральфом, понимая, что и им не нужна эта встреча, и не проявлял ни малейшего любопытства к их тайнам, чувствуя, что добрый старина Сирил и сам испытывает неловкость, говоря об этом. Что-то — не взгляд, а скорее звук — пронеслось мимо него, и это заставило его перечитать письмо к мисс Квестед. Не хотел ли он сказать ей что-то еще? Достав ручку, он приписал: «Что касается меня, то отныне вы будете навсегда связаны в моей душе со священным для меня именем — именем миссис Мур». Когда он закончил писать, пейзаж вокруг изменился, луг распался на отдельные полянки между кустами. Это напомнило Азизу стихотворение о Мекке, о храме Единения, Каабе, о колючих кустах, под которыми умирали паломники, так и не узревшие Друга. Образы потускнели. Теперь Азиз вспомнил жену; потом в его сознании произошел столь характерный для его душевной жизни наполовину мистический, наполовину чувственный переворот, и он, вернувшись к реальности, поскакал в чащу за дорогим ему другом Сирилом.

— Знаешь, перестань болтать эту чепуху, — сказал он, — не порти глупыми вопросами нашу последнюю короткую встречу. Бог с ним, с Кришной, давай поговорим о чем-нибудь серьезном.

Они поговорили. Весь обратный путь в Мау они спорили о политике. Каждый из них закалился после Чандрапура, и эта словесная потасовка доставила им немалое удовольствие. Они доверяли друг другу, хотя им предстояло расставание, а может быть, именно благодаря ему. Филдингу «уже не нужна вежливость», как он говорил, имея в виду, что Британскую империю нельзя уничтожить только за ее грубость. Азиз возражал:

— Очень хорошо, но и вы не нужны нам, — глядя на друга с абстрактной ненавистью.

— Без нас индийцы впадут в дикость. Посмотри на школу короля-императора! Посмотри на себя, ты уже забыл медицину и лечишь заговорами! Да, посмотри на свои стихи…

— У меня радостные и чарующие стихи, я собираюсь печататься в Бомбее…

— Отлично, и о чем же твои стихи? Освободите наших женщин, и Индия будет свободной. Вперед, парень! Освободи для начала свою женщину и посмотри, кто будет мыть мордашки Ахмеду, Кариму и Джамиле. Нравится такая картинка?

Азиз пришел в неописуемое волнение. Он привстал на стременах и натянул поводья, надеясь заставить коня попятиться. Это была настоящая битва. Он закричал:

— Убирайтесь прочь, вы, Тертоны и Бертоны! Мы хотели знаться с вами всего десять лет назад, но теперь слишком поздно. Если мы встречаемся с вами и заседаем в ваших комитетах, то делаем мы это только из политических соображений, так что не заблуждайтесь. — Его конь на самом деле попятился. — Убирайтесь, убирайтесь, говорю я вам! Почему мы должны страдать из-за вас? Раньше мы обвиняли вас, но теперь мы стали мудрее и обвиняем себя. Мы будем молчать, пока у Англии не возникнут трудности, но скоро начнется следующая европейская война, и тогда пробьет наш час — вот так, вот так!

Он умолк. Пейзаж, улыбчивый сам по себе, выглядел тем не менее как могильный камень на усыпальнице человеческих надежд. Они галопом проскакали мимо гробницы Ханумана — это божество так любило мир, что приняло обезьяний облик, потом промелькнул шиваитский храм, исполненный плотского вожделения, но в своем устремлении к вечности он и в непристойности не имел ничего общего с человеческой плотью и кровью. По пути они распугивали бабочек и лягушек. Жизнь вернулась во всех ее проявлениях, гробница скрылась из виду.

— И кого вы позовете вместо англичан? Японцев? — язвительно поинтересовался Филдинг, натягивая поводья.

— Нет, афганцев. Моих предков.

— О, твои друзья индусы будут просто счастливы их принять, не так ли?

— Мы договоримся, созовем конференцию восточных политиков.

— Да-да, вы договоритесь, кто бы сомневался!

— Старая песня на тему: «Мы ограбим всех мужчин и изнасилуем всех женщин от Пешавара до Калькутты». Вы вытягиваете ниоткуда эту фразу и каждую неделю перепечатываете ее в «Пионере», чтобы запугать нас и заставить цепляться за вас! Мы все знаем и понимаем! — Тем не менее он не мог представить себе афганцев в Мау и, чувствуя, что сам загнал себя в угол, снова осадил коня, вспомнив, что у него есть или по крайней мере должна быть родина-мать. Вспомнив это, он воскликнул: «Индия будет единой нацией! У нас не будет чужаков! Индусы, мусульмане, сикхи и все остальные будут заодно! Ура! Да здравствует Индия! Ура, ура!»