Эдвард Форстер - Путешествие в Индию

— Да, ваша мать была моим самым лучшим в мире другом. — Он помолчал, подумав о своей благодарности к миссис Мур. Куда простиралась вечная доброта миссис Мур? Никуда, если подумать об этом трезво. Она не свидетельствовала в его пользу, она не навещала его в тюрьме, но она похитила его сердце, сделала его своим обожателем.

— Сейчас сезон муссонов, самый лучший у нас сезон, — сказал он, глядя на пляшущие огни процессии, похожие на цветную вышивку на колышущейся занавеси. — Как бы мне хотелось, чтобы она увидела наши тропические ливни. Сейчас такое время, когда счастливы все — и молодые, и старые. Они счастливы от своего дикого шума, хотя мы и не можем понять их радость; резервуары полны, и поэтому они пляшут. Это и есть Индия. Если бы вы были здесь одни, не в компании с чиновниками, я бы показал вам мою страну, но я не могу. Может быть, мы просто прокатимся полчасика по воде.

Неужели круг снова замыкается и цикл начинается сначала? Сердце Азиза было слишком переполнено, он не мог повернуть вспять. Он должен выйти во тьму и отдать этот долг сыну миссис Мур. Он знал, где хранятся весла — их прятали, чтобы постояльцы не отлучались из гостиницы, — и взял еще одну пару на случай, если они встретят вторую лодку; Филдинг управлялся шестом, отталкиваясь от дна, и мог попасть в беду, так как ветер заметно крепчал.

Когда они оказались в лодке, Азизу стало намного легче. Одно доброе дело открывало путь следующему — так, во всяком случае, всегда было с Азизом. Вскоре вихрь его гостеприимства залил Ральфа с головой. Доктор чествовал Мау, убеждая себя в том, что понимает смысл этой дикой процессии, источавшей буйные вспышки света и всплески оглушительных звуков по мере того, как все сложнее и запутаннее становился ритуал. Азизу практически не надо было грести, так как ветер гнал их в нужном направлении. Колючки подводных растений царапали днище, лодка задела кромку какого-то островка, спугнув стаю цапель. Странная жизнь августовского половодья подняла их над волнами. Казалось, этому жутковатому веселью не будет конца. У их шлюпки не было руля. Скрючившись на корме и держа в руках запасные весла, гость не задавал вопросов. Полыхнула вспышка света, потом еще одна — узкие красные полосы на застланном тяжелыми тучами небе.

— Это раджа? — спросил Ральф.

— Что? Что вы имеете в виду?

— Гребите назад.

— Но это не раджа — ничего…

— Гребите назад, вы сейчас увидите, что я имею в виду.

Азизу было трудно грести против ветра, однако он, сосредоточившись на полоске света, обозначавшей место, где стояла гостиница, сделал несколько гребков назад.

— Вон там…

Во тьме над волнами, под балдахином, в царственном одеянии, покачиваясь, плыл по воздуху монарх…

— Я не могу вам сказать, что это, — прошептал Азиз. — Его Светлость мертв. Думаю, нам надо немедленно возвращаться.

Они находились вблизи выступа с царскими могилами и направлялись прямо к чхатри отца умершего раджи. Этот каменный балдахин был отчетливо виден в разрыве между деревьями. Это и было объяснение. Он слышал об этом изваянии — огромной ценой созданной имитации жизни, — но до сих пор ни разу его не видел, хотя часто плавал по озеру на лодке. Было только одно место, откуда его было видно, и Ральф точно указал ему направление. Азиз торопливо греб в сторону, чувствуя, что его спутник перестал быть гостем и стал проводником.

— Вернемся обратно?

— Но процессия еще не кончилась.

— Я бы не стал подплывать ближе, у этих людей очень странные обычаи, они могут напасть на вас.

— Давайте все же подплывем немного ближе.

Азиз повиновался. Сердцем он понимал, что это сын миссис Мур, и пока его сердце это сознавало, он не желал ничего понимать умом. «Радхакришна Радхакришна Радхакришна Радхакришна Кришнарадха», — гремел речитатив, но звучание его вдруг изменилось, и Азиз явственно услышал другие слоги спасения, звучавшие во время суда в Чандрапуре.

— Мистер Мур, не говорите никому, что раджа умер. Пока это тайна, которую я не вправе разглашать. Мы делаем вид, что он жив, до окончания празднеств, чтобы не допустить несчастья. Вы все еще хотите подплыть ближе?

— Да.

Азиз старался держаться подальше от света факелов и начал грести вправо, к другому берегу. В небо продолжали взлетать ракеты, гремели пушки. Внезапно, ближе, чем рассчитывал Азиз, из-за полуразрушенной стены появился паланкин Кришны и начал спускаться по ведущим к воде высеченным в камнях ступеням. По обе стороны паланкина приплясывали певцы. Впереди всех виднелась какая-то женщина, видимо блаженная, с цветами в волосах. Она возносила хвалу богу, не прибегая к символам — так, как она его понимала. Другие восхваляли его символически, отождествляя с теми или иными органами или небесными явлениями. Люди бросились в воду и стояли теперь среди невысоких волн. Была приготовлена священная еда, и ее вкушали те, кто считал себя достойным ее. Старый Годболи заметил лодку, скользящую по ветру, и неистово замахал руками — Азиз не понял, от гнева или от радости. Над озером стояла мирская мощь Мау — слоны, артиллерия, толпа, — а еще выше начиналась буря, коснувшаяся вначале лишь верхних слоев атмосферы. Порывы ветра смешали тьму и свет, дождевые тучи с севера застыли на месте, буря начиналась на юге, и певцы старались перекрыть ее зарождавшийся рев своими ужасными речитативами, готовясь отбросить Бога. Бог, конечно, Сам бросится в волны озера, ибо кто из смертных может отбросить Бога? Так бросают Его год за годом, а вместе с Ним и многое другое — маленькие изображения Ганпати, корзинки с десятидневным хлебом, маленькие гробницы, тазии, как на Мухарраме, — это козлы отпущения, шелуха, знаки и эмблемы перехода; переход этот нелегок, он происходит не сейчас и не здесь, понять его можно лишь в его недостижимости; и сбрасывание Бога символизирует все это.