Мартин Кукучин - Дом под горой

— Мне в самом деле намного лучше теперь, — промолвил больной. — Ты, маленькая моя, ступай-ка спать, а ко мне пришли маму. Нико тоже пойдет отдохнет.

Дорице и в голову не пришло ослушаться. Она разбудила мать, радостно взволнованная, рассказала обо всем, что произошло сейчас у постели отца.

— Слава богу! — воскликнула шьора Бонина. — Это уже добрый знак, что он говорит разумно… Дай боже, чтоб миновало все это, сохрани нас от беды!

Дорица заснула спокойным сладким сном, но и во сне слышатся ей беспрестанно прекрасные слова Нико, которыми он утешил измученного отца. Видится ей лицо Нико, озаренное пламенем благородных чувств, его взор, вливающий в ее сердце успокоение и надежду.

В последующие два дня Илия еще не раз пугал жену и дочь. Часто теряли они надежду, едва успевшую родиться и совсем еще слабую. Но однажды рассвело и для них доброе утро, и они вздохнули свободнее.

В то утро доктор очень тщательно выслушивал больного и наконец изрек:

— Поздравляю, господин Зоркович. Вы преодолели болезнь и вступили в стадию выздоровления.

— Благодарю вас за старание и внимательность, — отвечал больной с обычным для него стремлением выражаться как можно возвышеннее. — Мы боролись и одержали победу, и это ваша заслуга… Однако, честно говоря, я не чувствую никакого улучшения. Напротив, слабость словно увеличилась, и этот кашель…

— Вот именно! Это и есть признак улучшения, — заверил врач.

— Что ж, признаю, вы — человек в своей области компетентный. Вам лучше знать, что со мной. Итак, благодарю еще раз! А теперь, если позволите, я бы заснул… Правду сказать, предыдущие ночи спалось мне не лучшим образом… Если и засыпал, то все кошмары какие-то…

— И засните. Сон лучшее лекарство, — согласился врач. — А я пришлю вам новую порцию отвара, продолжайте принимать.

Шьора Бонина сияет. Она немедленно послала к Дубчичам свою вторую дочь, Цару, а доктора проводила до крыльца. И тут, не спуская с него благодарного взгляда, схватила его за обе руки, крепко сжала и забормотала что-то бессвязное и взволнованное, что должно было выразить всю ее безмерную признательность. Смущенный доктор принимает ее излияния с таким же чувством, с каким принимает упреки: с недоумением. Он полагает, что столь же мало заслуживает благодарности, как и упреков. Просто он исполняет свой долг…

— Завидую я вам, — сказал ему Нико, когда оба вышли на улицу. — То, чему мы сейчас были свидетелями, вероятно, доставляет вам огромное удовлетворение и радость.

— Да, должен признать, в нашей профессии немало утешительных моментов. Счастливее всего я бываю, когда могу объявить семье больного, что кризис миновал. Вот почему мне так нравится воспаление легких, хотя заболевание это весьма опасно. Однако случается и другое, когда ты скорее согласишься долбить киркой гранитную скалу, чем стоять над пациентом, простертым в безнадежном состоянии, и ты не в силах помочь…

Шьора Анзуля ничего не могла понять из путаных восклицаний маленькой Цары. Всполошившись, не случилось ли чего дурного, она сама отправилась к Зорковичам.

— Наш больной получил оправдательный приговор! — выбежала ей навстречу Бонина. — Опасность миновала, хвала господу! Ах, ты не представляешь, что я пережила!

Она крепко обняла и горячо поцеловала подругу. Она совсем растерялась от великой радости. У нее такое чувство, будто она заново родилась: снова жизнь обрела смысл и цель, опасаться уже нечего!

— Муж — ведь это венец, украшение дома! Пускай он ничего не делает, только бы смотрел на нас, только бы слышать его голос… Никогда, никогда не смогу я отслужить вам — тебе и твоему сыну… За всю вашу любовь, и помощь, и жертвы…

— К чему об этом говорить, милая Бонина! Возблагодарим господа, что уберег нас от беды. А вот и наша барышня! — улыбнулась она вошедшей Дорице. — Выспались?

— А я всегда спала спокойно. Никогда не боялась за отца, верила твердо, что поправится…

— Значит, твоя вера его исцелила, — сказала Анзуля, любовно погладив ее по голове.

Девушка приникла к ней, как к матери.

Порой дает о себе знать глухая боль, просыпается там где-то, глубоко на дне сердца, где не заживает, бередится рана: та рана, что никогда не заживет. Но боль эта стихает, когда Анзуля слышит звонкий голос девушки, когда смотрит в ее милые, кроткие глаза.

— Но иногда было так тяжело! Это когда папа начинал бредить. Не знаю, что бы со мной было, если б не Нико. Как странно! Когда с нами сидел Нико, мне ни чуточки не было страшно. Он такой смелый, ничего не боится! На войне он был бы как Зринский [48] Зринский Петар (1621—1671) — хорватский бан, боровшийся за самостоятельность Хорватии. Герой Тридцатилетней войны и войны Венеции с турками. Казнен за участие в заговоре против Габсбургов. . Да он и похож на бана Петара, каким тот изображен у вас на картине. Только Зринский носил длинные волосы…