Мартин Кукучин - Дом под горой

— Кой дьявол там бухает? Хочешь провалиться со всеми потрохами?

— Ну, это уже не моя область, — бросил доктор, поправляя очки. — Я не строитель.

Шьор Мене, четвертый и последний асессор, бывший подрядчик строительных работ, почесал за ухом и топнул в свою очередь. Пол заколебался. Шьор Мене расставил ноги и, почесывая себя за ухом, задумался так глубоко, как только он один способен задумываться. Шьор Мене умеет молчать весьма многозначительно. А уж коли заговорит, то слово его имеет вес повсюду: повсюду — кроме собственного дома. Вот и теперь молчит шьор Мене, и задумчивость его тем глубже, что ему — решать, быть или не быть танцам.

Молодые господа с улыбкой перемигиваются.

В дверях появился Медо, работник шьоры Доры; это он натаскал всю эту кучу веток и хвои.

— Вот ей-богу, господин, чего голову ломать? — сказал он. — Все в порядке. Как хошь выплясывай!

С этими словами Медо присел — и вдруг взвился так, словно отплясывал гопака. Пол заходил ходуном.

— Не бойсь, не провалишься. А что доски-то гнутся, так на то они и доски…

— Неглупо сказано, — заметил доктор.

— Верно говоришь, молодец! — подхватил шьор Бальдо.

— И потом, — благожелательным тоном заговорил наконец шьор Мене, — если вы опасаетесь, то балку можно подпереть бревном снизу, из подвала. Так часто делается.

— А вот уж и нет, господин! — возразил Медо. — Так доска гнется вся, по природности своей, потому как иначе не может. А бревном подопрешь: этот конец вверх качнется, а тот вниз — хлопнешься как пить дать, нос разобьешь, а то и вовсе балку из стены выворотишь…

— И опять неглупо он говорит, — усмехнулся доктор.

Бургомистр кивнул в знак согласия. Шьор Мене снова погрузился в пучину раздумий над глубокими загадками физики и промолчал.

— Толковый малый! — похлопал шьор Бальдо по плечу работника.

— Я таких дел навидался, — расхвастался тот, ободренный похвалой стольких господ. — Да что вспоминать! — И он сдвинул на затылок свою красную капу [13] Капа — головной убор крестьян в виде небольшой круглой шапки. .

— Твоя правда! — засмеялся бургомистр. — То-то у вас в Загоре [14] Загора — область на южном побережье Далмации; островные жители иронически называли крестьян этой области влахами. все дворцы с галереями, настилы да подвалы — только выбирай!

— А мы все-таки живем и, слава богу да святому Роху, здоровы. Вот! — Медо гулко ударил себя в грудь. — Ну-ка, скажи ты, господин, ты в этом понимаешь, — обратился он к доктору, — так ли гудит грудь у какого-нибудь дохляка?

— Здоров ты, Медо, как дуб!

— И тебе здоровья дай бог да блаженная дева!

Совсем уже под вечер прибыли наконец и музыканты — прибыли весело, шумно, с музыкой. Загремели по городу барабаны и трубы. С ними, за ними потянулись на площадь босоногие мальчишки и солидные горожане, в общем, стар и млад. Даже дряхлый слепой Микула, сидя на завалинке, расслышал — вроде гром гремит; протянул руку ладонью кверху, нет ли дождя. Нет, не гроза; другое что-то. Может, землетрясение? Чего только не случается на этом свете… И все куда-то бежит-убегает…

Сам шьор Бальдо приветствовал музыкантов выспренней речью, которую, хоть и долго заучивал, все же вынужден был читать по бумажке, спрятанной в шапке.

Много съехалось гостей, из ближних и дальних мест. У одних тут родня, другие сами родом отсюда — хоть разок в году навестить родные места. Самое подходящее для этого время — фьера, когда на вертелах крутят бараньи туши… По улицам, на площади, повсюду — незнакомые лица или знакомые, но непривычные, которые редко встречаешь. И все это здоровается, обменивается рукопожатиями, обнимается, целуется…

В общем, настроение как на фьеру!

Семья Мате Бераца сидит за ужином. Ера суетится вокруг стола, прислуживает радостно, глаз не оторвет от дочерей. Совсем замучились, бедняжки, два с лишним часа тряслись на мулах! Сегодня не было парохода до Дольчин, пришлось им сойти в другом порту, в двух часах езды от нашего городка. Иван ездил встречать сестер и привез их без приключений, что немало значит при наших головоломных дорогах. А Барица-то как сияет! Потчует, угощает золовок, словно сама — хозяйка. Однако Ере и в голову не приходит отказывать ей в этом праве: ведь это все для того, чтобы получше приветить ее дочек. Какие же они пригожие, милые! Никак не насытится, не налюбуется материнское око… Обе смуглые, у обеих — пышные блестящие волосы. И глазами в мать — глаза у них большие, черные, такие умеют загораться пламенем… Матия степенна и взором и повадками. Все ее существо дышит спокойствием, все в ней в полном равновесии. Есть у нее цель, и знает она путь, ведущий к этой цели, — путь ровный, гладкий, торный; есть у нее уже, о ком думать, к кому устремлять надежды, ожидания.