Григол Робакидзе - Меги. Грузинская девушка

Гегия умолк. Я слушал с напряженным вниманием. Впервые его будто из дерева вырезанное лицо изменилось. Словно в пустоту, глядел он в прошедшее, мелькнувшее на мгновение, как рубцы от ран, на его лице. Наконец-то мне удалось нарушить молчание, которое этот человек воздвиг, точно огромный камень между мной и собой.

— Ну а потом?.. — спросил я шепотом.

— Потом? — глухо повторил старик мой вопрос и еще глуше добавил: — Нау не смог забыть Цицино… Зверем он был, зверем и остался… — И снова Гегия погрузился в бездну молчания.

Помолчав немного, он продолжил свой рассказ тихим, печальным голосом. Нау одичал. Он стал мрачным и нелюдимым. Он боялся встречи с Меники и Вато. Разбитый, потерянный, он однажды вспомнил о портрете, который, как он слышал, исцеляет даже одержимых. Он отправился в Цкепи. Но каково было его изумление, когда он увидел перед собой портрет Меги. Дикая радость охватила его, будто живая Меги оказалась вдруг перед ним. Он и не подумал о том, чтобы во всеуслышание объявить имя автора картины. Он просто-напросто решил похитить ее. Ему удалось осуществить это через несколько дней. Чуть ли не вся Мегрелия узнала об исчезновении картины. Нау боялся остаться один на один с портретом, и он решил отнести его Меники. Но буря в нем не утихала. Он продолжал неистовствовать, как смертельно раненный хищник. Однажды он раскрыл сверток, в котором лежали аккуратно сложенные косы…

— Чьи косы? — перебил я его.

— Косы Меги. Те косы… Помнишь, она хотела повеситься на суку…

Старик продолжал. Нау держал в руках косы гранатового цвета и вдруг его охватила нечеловеческая тоска. Он побежал в скорбящий дом амазонок. В косах Меги, казалось, дремало волшебное пламя жизни. Он вошел в дом. Там сидела Меники, старая, окаменевшая.

После исчезновения Цицино и ее покинуло все живое. Она теперь была похожа на мумию. Няня не удостоила Нау ни единым взглядом. Он пошел в другую комнату. В углу он увидел портрет Меги. Он снял его и долго, зачарованно смотрел на него: перед ним были и мать, и дочь одновременно. По телу прошел огонь. Нау поставил портрет на место и вышел из дома. Он снова затосковал по Цицино, затосковал дикой, звериной тоской. Он вернулся в дом амазонок, подошел к портрету, и тут тоска вдруг прошла. Нау не мог объяснить себе, что с ним происходило. Когда он отходил от картины, его терзала неизъяснимая страсть и тоска по Цицино. Стоило же ему подойти к ней — и душа его почти успокаивалась. Его нутро уже не обжигало то жуткое, темное пламя. Теперь это был другой, не испытанный им доселе очищающий огонь.

Звериный мозг Нау не был в состоянии все это осмыслить. Он чувствовал, что эта картина заключала в себе все, чем он дорожил. Более того: он ощущал в портрете ту таинственность и то высшее счастье, которое смерть не в силах отнять у смертного. Невиданное блаженство наполнило душу человека-зверя. Нау похитил портрет Меги во второй раз. Тут Гегия прервал свой рассказ.

Мне не давало покоя сомнение: может быть, Нау и есть Гегия? Но как приподнять завесу над этой последней тайной? Как заставить старика сказать правду? Я решил не принуждать и не тормошить его лишними расспросами. Я был почти уверен, что Гегия сам откроется мне до конца. Ведь рассказ оставался недосказанным, и я чувствовал, что Гегия хочет докончить его. Вдруг он посмотрел на меня и спросил со смешком:

— Ты, наверно, думаешь, что я — Нау?

Я вздрогнул: в его словах я на миг увидел ужас безумия. Я не смог произнести ни звука в ответ.

— Почему ты молчишь?.. Ведь я угадал, да? Говори! — приказал он уже почти сердито.

— Ты угадал, — сказал я вдруг, испугавшись своих собственных слов.

— Но это неправда, — пробормотал Гегия и продолжал: — Нау был моим двоюродным братом… Он оставил мне портрет… Он уже не мог держать его при себе… Он мучил его… Нау исчез… — так лепетал Гегия, точно говорил сам с собой.

Снова наступило молчание. Рассказ, кажется, подошел к концу. Я крикнул своему кузену, чтобы он седлал лошадей. Старик вздрогнул.

— Я, наверно, скоро умру… Зачем только я рассказал тебе все это?!

— Ты думаешь, Гегия, что раскрыв мне эту тайну, ты лишил себя самого дорогого?

— Возможно… Но теперь дело в другом… Я просто чувствую, что смерть не за горами, и, наверное, потому рассказал тебе эту историю…

— Но, Гегия…

Старик не хотел меня слушать. Он поднялся и неуверенной походкой пошел к мельнице. Мой двоюродный брат подвел лошадей. Гегия скоро вернулся, держа в руке какой-то сверток.