Григол Робакидзе - Меги. Грузинская девушка

Вдали блестело море, широкая гладь которого то и дело возвращала ее к действительности. Оно манило девушку к себе, но она не решалась подойти к нему ближе. Боялась ли она? Волнение моря нарушало покой, воцарившийся совсем недавно в ее душе. Ей были знакомы и близки все элементы земли, но море было нечто другое, совершенно ни на что не похожее из того, что она хорошо знала. И все-таки в минуты раздумий в недрах ее существа что-то манило ее, и это было так же первобытно, неопределенно и глухо, как море.

Однажды в полуденный час, когда осеннее солнце Колхиды, словно большой желтый плод, повисло над землей, Меги увидела гигантскую тучу, подкравшуюся с правой стороны моря. Она казалась абсолютно неподвижной, но огромная тень ее с непостижимой быстротой покрывала всю обозримую зеркальную гладь моря. Лишь на одной стороне еще было видно солнце. Но скоро оно совершенно исчезло. Наступила тьма, таинственная и жуткая. Словно спящий Левиафан, разбуженный и охваченный вдруг смертельным безумием, вздыбилось море. Подозрительная кромка пены появилась на гребнях взбешенных волн. Лик природы преобразился. Ее стихия, обычно такая близкая и светлая, теперь показалась девушке непостижимой и непроницаемой. Со страхом взирала она на тучу, распростершую свои гигантские, чудовищные крылья. Тяжело, величаво и мрачно плыла она над землей. Вдруг ее тело разверзлось, и она разразилась неистовой бурей. Меги испугалась и укрылась на мельнице. В трепете листьев она узнала свою собственную дрожь. Страшный ливень обрушился на землю. Казалось, все будет затоплено им, и Меги вместе со всеми. И все же в глубине своего существа она ощущала смутное блаженство: нечто первобытное, беспредельное и безымянное овладевало ею. Меги дрожала.

Андри обращал на «юношу» мало внимания. Лишь иногда его походка заставляла мельника задуматься. И голос его звучал по-девичьи. Но мелькнувшее на секунду подозрение тут же исчезло: разве мало таких юношей, которые похожи на девушек, особенно в Мегрелии, да к тому же в переходном возрасте? Но в последнее время мельника стал беспокоить сон его помощника. Во сне он с кем-то боролся, но в его стоне слышался трепет блаженства и счастья. «Чисто женский трепет», — подумал старик. Подобные сны участились после той бури. Но Андри еще сомневался: может быть, ему это показалось? Он потерял покой. Но скоро сомнения его окончательно рассеялись. Однажды, когда Меги ссыпала кукурузу в люк мельницы, он стоял, чем-то занятый, возле нее. Она вдруг споткнулась и он поддержал ее, не дав упасть. Точно спелые плоды, легли ее плотные груди ему на руки. У мельника закружилась голова, девичьи груди, казалось, обожгли ее. Ее уста-источали пьянящий аромат. Медленно, нехотя отпустил «водяной» свою добычу. После этого случая жгучее желание становилось изо дня в день все неистовее. Однажды ночью, когда мельнику вновь показалось, что девушка борется с кем-то, он подкрался к ней и обнял ее своими сильными руками. Меги проснулась и громко вскрикнула. Вместо приснившегося ей солнцеликого юноши ею овладевал какой-то отвратительный водяной. Она чувствовала на своих губах отталкивающий запах, исходивший изо рта пыхтевшего старика. К ее правой груди присосалось пресмыкающееся: шестипалая лапа грязного животного. Словно взбешенная волчица, вскочила Меги, бросилась на старика и схватила его за горло. Мельник был не в силах разжать ее пальцы, вцепившиеся в него мертвой хваткой. Через несколько минут послышался его предсмертный хрип. Не был ли в этом хрипе отзвук блаженства? Меги в ужасе отпрянула от старика. Страх и отвращение поползли по ее телу. Мельник был мертв.

Турки покинули Мегрелию, и жизнь возвращалась в свою привычную колею. Меги нигде не удавалось найти. Цицино решила, что Меги, по-видимому, во время турецкой оккупации бежала с абхазом на его родину. В который раз она велела оседлать коней и поехала в сопровождении Нау в соседнюю Абхазию. Но в доме Лакербая она и на тот раз не узнала ничего утешительного.

Мать Астамура была в отчаянии: ей сообщили, что сын ее присоединился к войску Омер-паши и ушел вместе с турками. Ничего другого об Астамуре никто не знал. Цицино еще цеплялась за надежду, что Меги ушла вместе с Астамуром в Турцию, ведь надежда всегда сама находит себе опору. Когда Цицино вернулась в Мегрелию, она застала в доме Вато и Меники. Оба были необычайно взволнованы. В отсутствии Цицино Вато спал в ее доме, взяв с собой портрет. Но однажды ночью он оставил портрет в своей хижине, будучи уверенным, что его там никто не возьмет. Однако картина исчезла, и ее, по всей вероятности, украли. Художник был в отчаянии: Меги пропала, картину похитили — все пошло прахом. Он похудел, и его странности теперь еще больше бросались в глаза. Дом Цицино стал очагом беды и печали.