Луи Арагон: Встречи

Втайне я надеялся вновь встретить Эмиля. Не появится ли он вдруг на перроне вокзала или на безлюдной улочке? Но нет.

Маршал Тито продолжает беспокоить мясника. В конце концов, он меня бесит, этот мясник. Какое ему дело, кто такой Тито, если он воюет с Гитлером? Когда я подумал об этом, я даже вздрогнул, мне показалось, что я снова слышу голос Эмиля: «Он в Испании, воюет с Гитлером…» Тогда я был вроде этого мясника, даже хуже. Я не понимал, что Эмиль хочет сказать своими словами «воюет с Гитлером», меня удивило произношение Эмиля, а не смысл его слов.

А Ивонна с ее голубыми глазами… Она в лагере… не так уж плохо, в общем не так уж плохо… Сейчас у нас декабрь. Скоро настанет Рождество. Как там дети Розетты у дедушки с бабушкой, будет ли у них елка? Сколько им лет? Старшему мальчику должно быть уже десять… а младшей, постойте, младшая родилась, когда…

Эта зима была невыносимо тяжелой… Я уже больше не слушаю радио, все это тянется слишком долго и почти не приносит никаких изменений… Весь прошлый год. даже еще три месяца назад я все ждал пресловутой высадки. Рано или поздно эта высадка произойдет. Но теперь мне кажется, что это не самое важное. Разве шурин Эмиля, или Ивонна, или Розетта дожидались высадки? Надо самим вмешаться в дело. Нельзя допустить, чтоб все так и продолжалось^ ни во что не вмешиваться. Нужно оружие, если бы у нас было оружие! В тот день на дороге, когда я увидел человека из желтого дома… Да! Оружие…

Каждое утро мне приносят газету «Пти Дофинуа» и кладут возле двери, вернее, между открытой входной дверью с металлической сеткой, предохраняющей летом от мух, и моей дверью, запертой на ключ. Ее подбирает моя квартирная хозяйка и приносит мне вместе с завтраком. Теперь газета стала совсем маленькой и выходит только три раза в неделю, а в те дни, когда были беспорядки в Гренобле, ее несколько раз и вовсе не приносили. Тогда там убили двух журналистов. Так как я теперь не слушаю радио или слушаю нерегулярно, то по утрам с некоторым любопытством просматриваю этот нелепый листок с его вишистским враньем. Когда я глотал свой так называемый кофе, мне бросилось в глаза большое объявление. Опять, черт побери! Коммюнике германского военного коменданта Южной Франции. Предупреждение. Три смертные казни… Вооруженное нападение на вермахт, урон, нанесенный вермахту… они обучали бунтовщиков, как обращаться с оружием и применять его против вермахта… а когда вермахт их окружил, они оказали сопротивление вермахту. Три, «террориста», объявляли господа из вермахта.

Три террориста, чьи имена они назвали: один был студент с веселым солнечным именем, второй тоже студент, а третий — рабочий-металлист Эмиль Дорен из Парижа…

Эмиль… Эмиль Дорен… из Парижа…

Оружие… оружие… пусть мне дадут оружие. Ведь я был лейтенантом. Великий боже, лейтенантом французской армии. Я тоже могу обучать бунтовщиков, как обращаться с оружием. И пускать его в ход против вермахта. Против вермахта. Здешний доктор связан с вернувшимся на днях лагерем маки, говорят, он в пяти километрах от нашего городка. Доктор мне скажет…

Эмиль… Нанести урон вермахту… и его проклятым полицейским.

Я лейтенант Вандермелен, а не этот слизняк Жак Дени и не эгоист Жюлеп. Эмиль… Лейтенанту Вандермелену наплевать, кто такие франтиреры, он примкнет к ним сегодня или завтра на холмах, которые скоро покроются снегом.

Пусть там маршал Тито верит в бога или в черта, лишь бы он боролся против Гитлера, против Гитлера-вот и все.

Дорогой мой Эмиль… Именно сегодня. Я встретил тебя раз и навсегда, Эмиль.

Сегодня лейтенант Пьер Вандермелен вновь начинает жить.

Нельзя предавать товарищей.

И когда один падает, десять других должны стать на его место.