Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Это было одно из тех двух окон нашего старого Дома учения, которые выходили на гору. Здесь я в юности учился, здесь писал свои первые стихи. И часто смотрел отсюда в небо, словно поучая Всевышнего, какое назначить мне будущее. Жаль мне сегодня этого человека, который не дал своему Творцу, благословен будь Он, сделать с ним то, что Творец хотел с ним сделать. Не принесли мне удачи эти мои поучения.

Чудный свет струился на гору из окон Дома учения и с горы в старый Дом, свет, подобного которому вам наверняка никогда не доводилось видеть, — как бы единый, но состоящий из многих сияний сразу. Такого места не найти во всем мире. Я стоял и думал: «Нет, не сдвинусь отсюда, пока Господь не захочет забрать Себе мою душу». И хотя мне вспомнилась смерть, мне не было грустно. Может, мое лицо и не было радостным, но радость была в моей душе, и я почти готов сказать, что такого рода чувств я не испытывал уже многие годы, — когда душа радуется, пусть даже лицо в этой радости не участвует.

Синагогальный староста постучал по столу и сказал: «Дополнительная молитва, мусаф», — и они вернули книги в Ковчег, а кантор подошел к пюпитру, низко склонился над ним, положил лицо на молитвенник и произнес молитву «Хинени» [28] «Хинени» — специальная молитва, предшествующая дополнительной молитве, или мусафу, приписывается Иегуде Галеви. Она начинается со знаменитых слов пророка Исаии (6:8): «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я („хинени“ на иврите), пошли меня». Этим словом называют себя многие нынешние еврейские добровольческие организации помощи людям. Об этой обязанности быть готовым к самопожертвованию во имя велений Бога многократно напоминают также (повторяя Исаию) христианские Евангелия, откуда слово «хинени» перешло в название многих современных христианских общин и церквей. , а затем прочел, как положено, половинный кадиш, частично на мелодию кадиша скорбящих. Я снова посмотрел на гору напротив нашего Дома учения и подумал: «Вот гарантия, что отсюда не придут тебя убивать. Наши отцы строили свои молитвенные дома под горой, чтобы прятаться в этих домах, если придут убийцы. Гора защищает тебя с одной стороны, а государство защищает тебя с другой стороны, и, пока человеку не придет конец, он пребывает в уверенности, что нет у него места лучше этого».

Между мусафом и минхой, дополнительной и дневной молитвами, люди снова вернулись на свои места передохнуть. Я подошел и опять присел между ними.

Один начал разговор словами: «Что-то сегодня ребе Шломо затянул мусаф больше, чем во все прежние годы». Другой на это: «Если он и заключительную молитву так затянет, мы даже к полуночи не разговеемся». А тот ему в ответ: «Можно подумать, что дома тебя ждет знатный кусок мяса и добрый стакан вина, вот ты и боишься, что молитва затянется. Да хоть бы тебе всей твоей трапезы на полтора зуба хватило!»

Я прервал их разговор, обвел рукой помещение и сказал: «Хорошее у вас тут место». Первый вздохнул и сказал: «Хорошее ли, плохое, да все равно мы сразу после праздника его покидаем». Я удивился: «Что это значит — покидаем?» Он ответил: «Покидаем — значит уезжаем. Одни собрались в Америку, а другие в такие дальние страны, что даже прапраотец Адам туда не хаживал». А второй добавил: «И никто из них не уверен, что его туда впустят».

Я спросил: «Как же так — покинуть известное ради сомнительного?»

Он пожал плечами: «Тут у нас и еще кое-что наверняка известно. К примеру, что после этих ужасных погромов нам здесь больше не жизнь».

Я вздохнул: «Да, я слышал, что у вас были погромы, года три-четыре назад в газетах писали об этом».

Он сказал: «Дорогой вы мой, погромы были и четыре года назад, и три, и год назад, и три месяца тому, но газеты писали только о самых первых погромах, когда это было в новинку. Вот во время войны мы с моим соседом-неевреем были друзьями по несчастью, стояли в бою плечом к плечу, а потом, когда вышли живыми из боя и вернулись домой, его сады и поля ждали хозяина целы-целехоньки, а у меня все хозяйство сгорело. И вдобавок ко всему он в конце концов еще и руку поднял — меня убить. А потом, когда погромы повторились снова, второй раз и третий, к ним вроде как уже привыкли, и газеты перестали о них писать. И правильно сделали. Зачем об этом писать? Чтобы евреи окончательно впали в отчаяние? Или затем, чтобы и другие народы научить погромам? Я вам так скажу: с того дня, как газеты в первый раз написали о Кишиневском погроме, не было такого, чтобы где-нибудь не случился новый погром. И не в том даже дело, что у сыновей Исава-злодея злоба в крови и гнев ими так владеет, что, стоит тому гневу проснуться, хватает такой человек топор и убивает кого ни попадя. Но вот толпой выходить на убийство — этому они точно из газет научились. А когда научились, это для них перестало быть грехом и стало привычкой. А о том, чтобы нам кто-нибудь помог, деньгами там или одеждой, так об этом нет и речи. Нынче так стало, что, пока один город пошлет помощь другому, к ним самим уже приходит погром и они сами нуждаются в помощи. Теперь господин понимает, почему мы покидаем свое место? Мы покидаем свое место, потому что наше место отвернулось от нас. Оно больше не хочет, чтобы мы жили в нем спокойно».