Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Пока соседка сидит на кухне, приходит ее муж. Семижды семь лет он может обходиться без нее, но, как только она заходит к нам, он сразу приходит справиться, не у нас ли его жена. А зайдя, тут же берет стул, садится и начинает рассказывать то, что всем известно, или то, что никому не интересно. А я злюсь на мать — почему она так терпеливо выслушивает то, что уже слышала от этого человека сто и один раз, и почему она так радушно его принимает? Посреди своей болтовни он спрашивает, когда отец вернется из лавки, — спрашивает как бы между прочим, хотя на самом деле отец ему нужен, чтобы взять у него немного взаймы или попросить его подписать вексель. Но если так, почему бы ему не пойти к отцу в лавку? А у него расчет: в лавке человек ведет себя как продавец, так что отец, скорее всего, ему откажет, а дома, куда он приходит как приятель, этого не случится.

Некоторые приходят к отцу, чтобы он написал им рекомендательные письма к нашему родственнику в Вене. Этот родственник — профессор в Венском университете и именуется придворным советником. У нас в городе полагают поэтому, что он советник при дворе самого кайзера и что кайзер ничего не делает, с ним не посоветовавшись, так что в глазах жителей Шибуша наш родственник такая же важная шишка, как министр, и они беспокоят его в случае любой беды. Этот наш родственник, когда его сотоварищи занимались всякими пустяковыми делами, сидел, и читал книги, и учился, а теперь, когда он завоевал себе имя, все городские невежды приходят к нему за одолжениями. Простым людям часто свойственно ненавидеть мудрость и ее обладателей, но, когда человек выучился и заработал себе имя, они так и спешат к нему со своими ничтожными делами.

А вот и отец приходит из лавки. У него грустное, усталое лицо. Нет, не корабли у него потонули в море и не города у него разрушены на суше — его сердце грызет забота о заработке и проблемы растущих детей. Много надежд возлагал он на меня, но в конце концов ни одна не сбылась, а теперь я ко всему собираюсь уехать в Страну Израиля. Как это так — взять и уехать в Страну Израиля? Со дня основания Шибуша никто не слышал, чтобы молодой парень уехал в Страну Израиля. Зачем ему это? Тысячу раз уже говорил мой отец со своим сыном, и все без пользы, и вот сейчас он молчит, и это молчание тяжелее всех слов. Глаза его, всегда светившиеся умом, теперь затуманены печалью. Эта печаль печалит и мать, а больше мамы печален я. Но негоже человеку говорить о своей печали, тем более человеку, который собирается уехать в Страну Израиля.

По своим знаниям, уму и возвышенным моральным устоям мой отец мог бы зарабатывать как раввин в любом большом городе. Но крупные торговцы, которых он видел в детстве, когда они приходили с вопросами к нашему раввину, вселили в него иллюзии, потому что он видел, с каким размахом они ведут себя, и хотел быть таким же. И в результате то, что он забросил, осталось заброшенным, а то, чего он хотел, ему не далось, и вот теперь он мелкий торговец, ожидающий покупателей в своей лавке. Придут покупатели — хорошо, не придут — плохо.

Короче, вот так — должен был бы стать раввином, и то, чего он не достиг, надеялся найти в сыне. Хорошую возможность дал Всемогущий Своим созданиям — то, что не удалось им самим, достичь благодаря своим сыновьям. Но не с каждым сыном это удается. Что далеко ходить — я сам тому примером».

Не знаю, кому среди собравшихся нужны были все эти мои слова, но, поскольку меня попросили, я рассказал. А на выходе на меня вдруг набросился один из этих парней и стал упрекать за то, что я общаюсь с Йерухамом Хофши — известным коммунистом и ненавистником Сиона. И тут я должен признаться, что, хотя парень этот был сионист, а Йерухам — никак не сионист, я вдруг почувствовал, что Йерухам мне симпатичнее. Мне уже и раньше намекали другие люди, что я поступаю неблагоразумно, разговаривая с человеком, которого подозревают в принадлежности к коммунистам, потому что я гражданин другой страны и меня могут выслать из города. Я тогда задумался: этот город, где я родился и провел большую часть своей молодости, — как это может быть, чтобы какой-то чиновник, который даже не отсюда родом и ничего в этом городе не делает, только кормится от щедрот его, вдруг скажет мне: ступай прочь, ты гражданин другой страны, у тебя нет разрешения жить с нами?

Я думал о моих предках, чьи кости погребены на городском кладбище, и о своем деде, да пребудет он в мире, который сорок лет без одного числился среди старейшин этого города и нес свое бремя, не требуя платы, и о своем дяде, да пребудет он в мире, который раздавал бедным бесплатно дрова. Я думал о своем отце, светлой памяти, которым гордился этот город, и об остальных моих родственниках, которые сделали немало добрых дел для горожан. А сейчас заявятся чиновники, которые унаследовали все эти добрые дела, и вышлют меня из моего города?! И что мне тогда делать с новым ключом от нашего старого Дома учения, который обещал сделать мне слесарь? Разве что отдать, его Йерухаму Хофши и сказать: «Господин Хофши, брат мой, до сих пор я заботился о нашем старом Доме учения, а отныне, пожалуйста, заботься о нем ты…»