Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

После вечерней молитвы Йерухам пришел во двор Дома учения и остановился за дверью. Я подумал: «Постоит, пока замерзнет, а тогда войдет». Но мне вспомнилась его жена, которая ждет нас дома. Я поднялся, надел пальто и вышел к нему. А перед тем как уйти, сказал рабби Хаиму: «Не знаю, когда вернусь, вот вам ключ, заприте за собой дверь». Правда, я обещал ключу не выпускать его из рук и не передавать никому другому, но тут мне нужно было уйти раньше времени.

Есть в нашем Шибуше улица, которая называется Синагогальной, по названию той синагоги, которая была на ней до того, как Хмельницкий разрушил город. Сейчас на этой улице нет ни синагоги, ни евреев, если не считать Йерухама и его жены, которые поселились там среди христиан. Когда я вошел, Рахель вскочила мне навстречу и радостно схватила мою руку. Йерухам нагнулся к печке, открыл дверцу и положил в печь несколько поленьев. Потом закатал рукава, взял обе руки Рахели в свои руки, глянул на меня одним глазом и спросил: «Ну как, годится станцевать с ней хору?» [185]

Рахель высвободила руки, посмотрела на стол и сказала: «Ты даже стул не поставил для гостя». Йерухам взял стул и поставил передо мной, а Рахель сняла скатерть, которой покрыла поставленные на стол апельсины, подошла и села рядом с мужем на кровати.

Йерухам взял апельсин и очистил его так, как чистим мы в Стране Израиля: сначала обвел вокруг ножом и снял шапочку, потом сделал шесть продольных надрезов, отогнул кожуру лепестками и подал мне весь апельсин целиком, как на тарелке. Рахель следила за каждым его движением, словно это доставляло ей удовольствие и вызывало восхищение.

Я взял апельсин и произнес над ним благословения фруктов и Тому, Кто сохранил нам жизнь, а потом разделил апельсин надвое, половину взял себе, половину дал Йерухаму. Йерухам покраснел и сказал: «Это ты даешь мне ту половину апельсина, которую должен был дать в Стране Израиля?»

Я сказал: «Теперь мы квиты. Отныне начинается новый счет». Рахель посмотрела на мужа и спросила: «Какие у вас с ним счеты и какие секреты вы от меня скрываете?»

Мы объяснили ей, каждый по-своему, и она спросила мужа: «Но сейчас, когда между вами все ясно, у тебя уже нет ничего против него?» Я сказал: «Ну конечно, у него нет ничего против меня, зато у меня еще есть. У него осталось одно мое стихотворение, и я хочу его забрать».

Йерухам удивленно спросил: «Какое еще стихотворение?» Я сказал: «Те мои давние стихи о Иерусалиме. Я от тебя не отстану, пока ты их не прочтешь». Он внимательно посмотрел на меня и, видно, понял, что я действительно хочу услышать эти стихи. Он встал, пригладил ладонью кудри и прочитал:

Я спросил: «Только до сих и не дальше? Раньше ты вроде знал еще одну строфу».

Он прочел:

Я сказал: «Ты как будто нарочно останавливаешься. Что, ты больше не запомнил? Если я не ошибаюсь, там были еще строфа или две».

Он продолжил:

Тут он взял руки Рахели в свои и дочитал:

Я посмотрел на часы: «Кажется, пришло время попрощаться».

«Почему так рано?» — спросила Рахель.

«Хочу успеть на ужин».

«В гостинице господину тоже не дадут его любимые маслины, — сказала Рахель, — поэтому он с таким же успехом может поужинать с нами. А если господин боится, что мы накормим его фазанами в молоке, то да будет ему известно, что я тоже не ем мяса».

Она поднялась, принесла хлеб, масло, крутые яйца, блюдо из риса и чай и поставила все это на стол. Мы сидели, и ели, и пили, и разговаривали. О чем мы говорили? О чем только мы не говорили! Обо всем, что рождалось в сердце и находило себе слова в душе, — о Стране, о ее пейзажах, о евреях и арабах, о людях и их мнениях, о кибуцах и коммунах. Говорили и говорили, о чем только не говорили. Рахель сидела, откинувшись на стуле, и слушала. Ее лицо все больше бледнело, и муж раз-другой просил ее прилечь, но она слышать не хотела об этом.