Мигель Унамуно - Туман

– А я считаю, — вмешалась Лидувина, — что нашему сеньорите втемяшилось в голову умереть, ну и, конечно, кто захочет умереть, тот в конце концов и помрет.

– Естественно! — сказал врач. — Когда человек не верит в свою смерть, то, даже если он в агонии, ему иногда удается спастись. Но если у него нет никаких сомнений в том, что он умрет, тогда все потеряно.

– Смерть нашего сеньорито — это чистое самоубийство, и все. Поставил-таки на своем!

– Наверное, были неприятности…

– И какие! Очень серьезные! Женщины!

– Понятно, понятно! Теперь остается только приготовиться к похоронам.

Доминго зарыдал.

После того как пришла телеграмма с известием о смерти несчастного Аугусто и я узнал все обстоятельства его кончины, я серьезно задумался. Хорошо ли было с моей стороны говорить ему в тот вечер, когда он приехал обсудить со мной идею самоубийства, такие жестокие слова? Я даже пожалел, что убил его, Я подумал, что прав был Аугусто и следовало позволить ему поступить по-своему, покончить самоубийством. Потом мне пришла в голову мысль воскресить его.

– Да, — сказал я, — надо его воскресить, и пусть делает что хочет, пусть кончает с собой, раз уж такова его воля.

Решив воскресить Аугусто, я заснул.

Чуть только сон коснулся меня, Аугусто сам явился ко мне, белый, как облако, и весь как бы освещенный заходящим солнцем. Он пристально посмотрел на меня и сказал:

– Я снова здесь.

– Зачем пришел?

– Попрощаться с вами, дон Мигель, попрощаться до встречи в вечности и приказать — да, приказать вам, а не умолять, — чтоб вы написали руман о моих похождениях.

– Он уже написан.

– Я знаю, все уже написано. И еще я пришел сказать вам, что идея воскресить меня, с тем чтобы я сам лишил себя жизни, это ерунда; более того, это невозможно.

– Невозможно? — спросил я, конечно, во сне.

– Да! В тот вечер, когда мы беседовали у вас в кабинете — помните? — вы тогда не спали и не грезили^ а бодрствовали, и я вам объяснил тогда, что мы, вымышленные, на ваш взгляд, существа, обладаем своей собственной логикой, и если те, кто нас придумывает, будут с нами делать все, что пожелают, ничего хорошего не выйдет. Припоминаете?

– Припоминаю.

– И теперь, я уверен, что, хотя вы самый настоящий испанец, у вас нет никаких желаний, не правда ли, дон Мигель?

– Да, сейчас у меня нет никаких желаний.

– Кто спит и видит сны, тот ничего не желает. И вы, и ваши соотечественники спите и видите сны; вам снится, будто у вас есть желания, а на самом деле никаких желаний у вас нет.

–· Скажи спасибо, что я сплю, — заявил я, — а то бы я…

– Неважно. А насчет вашей идеи воскресить меня Должен сказать— это неосуществимо; вы не можете этого сделать, даже если хотите или вам снится, что вы хотите.

– Но, дорогой…

– Да, да, вымышленное существо, как и человека из плоти и крови — то, что вы называете человеком из плоти и крови, а не из выдуманной плоти и выдуманной крови, — можно породить и можно его убить. Но раз уж вы его убили, то воскресить нельзя, нельзя! Создать человека из плоти и крови, обычного смертного, который дышит воздухом, — это легко, очень легко, слишком легко, к сожалению. Убить человека из плоти и крови, обычного смертного, который дышит воздухом, тоже легко, очень легко, слишком легко, к сожалению… но воскресить его — невозможно!

– Действительно, — сказал я ему, — это невозможно.

– Ну, так то же самое, — отвечал он, — то же самое и с нами, теми, кого вы называете вымышленными существами; легко дать нам жизнь, быть может, даже слишком легко, и совсем легко лишить нас жизни, наверное, чересчур легко; но воскресить нас? Дудки! Еще никому не удавалось по-настоящему воскресить вымышленное существо, если оно по-настоящему умерло. Как по-вашему, можно воскресить Дон Кихота? — спросил он.

– Невозможно, — отвечал я.

– Ну так все мы, вымышленные существа, находимся в том же положении.

– А если я снова увижу тебя во сне?

– Два раза нельзя увидеть один сон. Тот, кто вам приснится и покажется мною, на самом деле будет другой человек. А теперь, теперь, дорогой дон Мигель, когда вы спите и грезите, когда вы сами признаете, что спите и грезите, признаете, что я— сон, и я признаю, что я — сон, теперь я повторю столь возмутившие вас слова: глядите, дорогой дон Мигель, как бы вам не стать вымышленным персонажем, не существующим в действительности ни живым, ни мертвым; как бы вам не оказаться только предлогом, для того чтобы моя история и другие подобные истории пошли гулять по свету. А то потом, когда вы совсем умрете, мы унесем с собой вашу душу. Нет, нет, не волнуйтесь! Хотя вы сните и видите сны, вы еще живы. А теперь — прощайте!