Кнут Гамсун - Местечко Сегельфосс

Не подлежало ни малейшему сомнению, что господин Хольменгро пробует какой– то новый метод. Чтоб поднять среди рабочих уважение к своей особе, он решил больше с ними не смешиваться, показываться пореже, нарядно одеваться и держаться на расстоянии. Кроме того, он не снимал с пальца загадочного кольца, – авось поможет и оно. Он понимал своих рабочих, он сам по рождению принадлежал к их среде, происходил из народных низов, и отлично знал тот мир, из которого вышел. Раньше, встречаясь на дороге с одним из своих рабочих, он сейчас же думал с тайным страхом: «Поклонится он или нет?» Теперь положение улучшилось, рабочие брались за шапки. Это уж было кое-что, кольцо и новая манера подействовали, важно было вести себя умненько. А как ему отвечать на поклоны? Может быть, и в этом отношении он следовал чьему– то совету: он будет кланяться не очень низко, почти совсем не будет кланяться, почти даже и не кивать, а только ошупает человека глазами, пройдет мимо с таким видом, как будто ему есть о чем подумать. По вечерам ему можно и побродить, ему незачем бояться дневного света. Некоторые предпочитают избегать дневного света, но господин Хольменгро был не из их числа. Во всяком случае, он был не прочь побродить и у себя в доме, и в чужих домах.

Внизу обозы с мукой весь день тянутся к набережной, а поздним вечером засвистел и причалил почтовый пароход. Господин Хольменгро и тут не вмешался и даже не посмотрел туда, ничего подобного. Обошлось, впрочем, и без него, смотритель пристани действовал умопомрачительно с мешками муки, он взялся командовать сам, хотя у него и имелся для таких случаев помощник. А почему смотритель пристани действовал так необычно? Этого он никому не говорил, но при отправке последних трех северных пароходов на набережную приходила фру Раш и присутствовала при погрузке, и три раза смотритель самолично давал все распоряжения. Сегодня фру Раш опять пришла, и стоило посмотреть, как долговязый смотритель носился взад-вперед по набережной, во весь голос отдавая приказания относительно мешков. Ну, что ж, у него был хороший, звучный голос, много лет тому назад он основал в Сегельфоссе певческий кружок и был сам лучшим певцом.

А фру Раш – она-то зачем приходила на набережную так поздно вечером? Она приходила встречать молодого Виллаца, на случай его приезда, вот такое у нее было дело. Кроме нее никто его не встречал, никто из Хольмсенов уже не пользовался почетом в Сегельфоссе, нынче все были одинаково велики и одинаково малы. Правда, был господин Хольменгро, но больше никто, да и господин Хольменгро был уже не тот, что прежде. Когда фру Раш стояла на набережной в ожидании последнего Хольмсена, она казалась словно крошечным островом, затерянным в море, словно и не существовала для других детей. У людей было о чем подумать, кроме нее и ее дела. А тут как раз вышел последний номер «Сегельфосской газеты», в нем была широковещательная статья о пасторе Л. Лассене, и статью приписывали адвокату Рашу, потому что она была замечательно составлена; о ней-то в данный момент и разговаривали в народе. Пастор Л. Лассен, светоч Сегельфосса, начал проникать и к соседке нашей, Швеции, известность его простирается на все страны, он несомненно будет епископом. А здесь, в Сегельфоссе, живут его престарелые, почтенные родители и следят по газетам за своим знаменитым сыном. Замечательно составлено, никому, кроме адвоката Ранга, так не сделать, – в представлении очень многих он был несомненно единственным, А в заключении говорилось, что господину Теодору Иенсену из Буа не мешало бы иметь конкурента в его торговле.

Золотую мысль посеял этими словами адвокат Раш.

А жена его, фру Раш, стыдно сказать, стояла и прислушивалась к голосу смотрителя пристани, а сама глядела на пароход, выискивая молодого Виллаца, и маленькая головка ее была полна только этим. И вот молодой Виллац сошел, наконец, на берег, так-таки и сошел действительно, молодой. В сером костюме и на вид совсем обыкновенный. Ну, разумеется, он был богатый и изящный господин, всегда придававший значение своей наружности, и потому лакированные башмаки его были с острыми носками, а жемчужина в галстуке с лиловатым отливом, а не белая, из тех, что делаются из эмали; чемоданы его тоже были прямо-таки желтые сокровища, иначе нельзя сказать; но ходил он, как все прочие люди, и сказал фру Раш «здравствуйте!» – снял перчатку и поклонился.

Это был не торжественный въезд, он не возбудил никакого особого внимания, как было бы при встрече его покойного отца после долгого отсутствия. Молодой Виллац – ну, что ж, счастливчик, под мышкой палка с золотым набалдашникам, палка-то еще наследственная драгоценность; ну а дальше? И все-таки он был человек известный в стране. Натянув опять хорошенько перчатку, он сказал стоявшему поодаль Юлию: – Здравствуй, Юлий!– И Юлию это было отнюдь не неприятно: – С приездом! – ответил Юлий и поклонился перчатке. Но молодой Виллац сейчас же обернулся опять к фру Раш, и заговорил с ней, и стал подшучивать.