Леопольд Захер-Мазох - Дидро в Петербурге

– Именно это и является самым опасным в его натуре: это коварство, это иезуитское лицемерие, хотел бы сказать я. С этой породой обезьян никогда нельзя быть уверенным в том, что она не задушит или, по крайней мере, серьезно тебя не поранит.

– Стало быть, вы не считаете возможным, профессор, – молвила императрица, – что эту обезьяну можно будет когда-нибудь без опасения держать в комнате?

– Исключено, – заверил Лажечников, – я б ни за что не решился.

– Что же тогда прикажете с ней делать? – подумала вслух Екатерина.

– Это, во всяком случае, экземпляр редкий, – ответил Лажечников, – я попросил бы поэтому отдать ее мне для музея.

– Вы хотите убить ее?

– Я хочу изготовить из нее чучело, ваше величество, – сказал Лажечников, – совершенно послушной сделать ее все равно не представляется возможным.

– Итак, вы хотите, чтобы я подписала ей смертный приговор?

– Нет, ваше величество, просто подарите ее музею.

– Ну, хорошо, дорогой Лажечников, – решила императрица, – я отдаю вам обезьяну в подарок.

– Мне, ваше величество? – воскликнул Лажечников, залившись румянцем от удовольствия.

– Да, вам. А что в этом особенного?

– Стало быть, обезьяна принадлежит мне, одному мне?

– Разумеется.

– Граф Орлов, вы свидетель, – проговорил Лажечников нетерпеливо.

– К чему эти церемонии, профессор, – сказала императрица, уже направляясь к выходу.

– Ваше величество, вы дали мне слово, – воскликнул Лажечников, – что обезьяна – моя. Я незамедлительно приступаю к изготовлению чучела.

Лажечников вполне серьезно задумал сделать чучело из своего несчастного соперника. В нем не было и следа сомнения или жалости. Несмотря на весь лоск и шик, усвоенные им, он все же оставался варваром и жил в ту эпоху, когда даже в просвещенных странах каждый божий день можно было увидеть, как людей подвергают самым зверским пыткам и казням, жил в стране, где прозябали холопы, с которыми обращались как со скотиной, и где человеческая жизнь не стоила ни гроша.

Ему мало было просто убить противника.

Как служители правосудия той поры выкручивали конечности и разрывали тело своего обвиняемого, прежде чем передать его палачу, а тот, в свою очередь, волок свою жертву на коровьей шкуре к эшафоту и там часами истязал колесованием, прежде чем нанести ей последний удар, прекращающий страдания. Точно так же и Лажечников подготавливался обстоятельно и с наслаждением растерзать несчастного философа. После того, как он распорядился устроить себе в лаборатории лукуллов [23]пир, он расположился там со всеми удобствами, быстро облачился в турецкие мягкие туфли и роскошную просторную домашнюю шубу и лишь затем приказал принести обезьяну.

Шестеро слуг принесли Дидро, тщетно пытающегося отбиться от них, в лабораторию и крепко привязали его к анатомическому столу за руки и за ноги.

Лажечников меж тем хладнокровно смаковал паштеты.

Слуги удалились.

– Вы собираетесь истязать меня, господин Лажечников? – начал было Дидро.

– Нет, – возразил тот с дьявольской ухмылкой, – я, сударь, сделаю из вас чучело.

– Чучело?! – заорал Дидро.

– Да, чучело для своего музея, если вы ничего не имеете против.

– Вы, верно, шутите?

– Нисколько, я говорю вполне серьезно.

– Вы с ума сошли?

– Это вы с ума сошли, – возразил Лажечников, небольшими глотками отпивая из бокала вино, – когда давеча нанесли мне оскорбление.

– За это я был вами достаточно унижен.

– Как и следовало, – учтиво произнес его истязатель, – однако это вовсе не означает, что я не должен делать из вас чучела.

– Вы собираетесь совершить убийство?

– Что за вульгарное выражение выбираете вы для научных экспериментов, господин философ, – с издевкой произнес Лажечников, – с каких это пор у вас во Франции называют убийством изготовление чучела из какой-нибудь обезьяны?

– Но я ведь не обезьяна!

– Вы обезьяна, – возразил Лажечников, – для меня вы обезьяна и навсегда ею останетесь.

– Вы не забыли, что я нахожусь под защитой закона?

– В России нет иного закона, нежели воля царицы, – ответил Лажечников.

– Императрица покарает вас.

– Императрица?! – ухмыльнулся Лажечников. – Именно императрица и подарила мне вас.

– Меня?! – закричал Дидро.

– Да, вас.

– Меня, Дидро?

– Вас, обезьяну с Мадагаскара.

Лажечников закончил свой souper, вытер салфеткой рот, запер дверь и достал инструменты.

– Господин Лажечников, возымейте же, наконец, милосердие, – принялась умолять обезьяна, когда увидела, что ее враг не намерен шутить.