Оскар Лутс - Лето

Когда кистер, Тоотс и Тээле приближаются к парадному входу в школу, к так называемой веранде, Кийр со смущенным видом, опустив глаза, появляется из-за угла дома совсем с противоположной стороны. Глядя на школьного приятеля, Тоотс вспоминает старую легавую из Заболотья, которая имела обыкновение всюду плестись за хозяевами, причем по дороге ее никогда не видать было, зато когда приходили на место, она оказывалась тут как тут.

Выпустив руку Тоотса, кистер останавливается и приглашает гостей войти. Куслап потерял последнюю надежду вернуться на церковный двор и решил плыть по течению: пусть делают с ним что хотят. У самого дома Имелик подбадривает его еще тумаком в бок. Последним, с кислой улыбкой на лице, бочком переступает порог дома Кийр.

– Это все наши старые друзья, – говорит кистер, представляя гостей своей супруге. – Если ты других молодых людей не помнишь, то во всяком случае, Тоотса… господина Тоотса ты, безусловно, должна помнить.

Кийра и хозяйскую дочь с хутора Рая, как жителей Паунвере, кистерша знает уже давно, Тоотс запечатлелся в ее памяти благодаря своей прошлой славе, мало знакомы ей лишь Имелик и Куслап.

Затем хозяин приглашает гостей занять места полукругом возле письменного стола, а сам усаживается в кресло. Раяская девушка и хозяйка дома устраиваются в углу на диване и беседуют вполголоса.

– Итак, – обращаясь к молодежи, начинает кистер, – итак, мои дорогие друзья, после долгого перерыва мы встретились вновь. Я бесконечно рад, что вижу перед собой своих прежних учеников пребывающими в добром здравии. Это радует меня тем более, что все вы уже занимаете в жизни известное положение и собственным трудом и прилежанием зарабатываете хлеб свой насущный. Дай вам бог сил, чтобы вы не устали идти по намеченной вами дороге, стремясь к цели, которую вы себе поставили. Маленькими и беспомощными были вы, когда я наставлял вас на путь жизни, окрепшими и полными сил пришли вы теперь навестить меня, вашего старого учителя, чья голова за это время успела покрыться сединой и чьи дни склоняются к закату. От души благодарю вас, что не забыли человека, учившего вас основам веры, человека, который хотя временами и оказывался к вам более строг, чем это бывало необходимо, но всегда желал вам только добра и старался воспитать вас честными и порядочными людьми, как того требует наша святая христианская вера. Радуюсь и благодарю создателя, который помог взойти, вырасти и принести плоды тем семенам, что были посеяны мною в сердцах ваших.

«Аминь!» – с наслаждением пустил бы вслед этим приветственным словам Тоотс. Это послужило бы чем-то вроде подтверждения, что речь, которая сразу же напомнила ему все муки школьных лет, действительно закончена. При первых же торжественных словах кистера наш управляющий имением испытал такое чувство, будто его опять поймали с поличным на каком-то озорстве. Потом он все время боялся, что оратор вот-вот начнет вспоминать о каких-нибудь его прежних шалостях. Ведь были же когда-то засеяны диковинные грядки на огороде… Но, видно, эта проделка, как и многие другие, давно предана забвению, а если отдельные воспоминания о них и мелькают в памяти, то их затмевает радость свидания.

После короткой, но довольно неловкой паузы, последовавшей за речью кистера, Тоотс откашливается и пробует рукой свой кадык, как бы опасаясь, не соскользнула ли со своего места эта часть тела. Всем становится ясно, что гость из России собирается ответить на речь своего бывшего наставника. Раяская девушка и кистерша прерывают беседу и готовятся слушать. Кийр исподтишка бросает взгляд в сторону дивана, а затем долго и упорно смотрит в потолок, хотя там, кроме внушительного железного крюка, на котором когда-то, по-видимому, висела лампа, ничего достопримечательного нет.

– Уважаемый и любимый учитель! – чуть дрожащим голосом начинает Тоотс. – Мы, собравшиеся здесь, тоже радуемся, видя вас, и…

Тут оратор умолкает и делает глоток, как бы проглатывая конец фразы и ожидая, что появится другая, получше. Его негромкий, но довольно неприятный голос не предвещает ничего хорошего. То ли от волнения, то ли по какой другой причине, но слова «уважаемый и любимый учитель» прозвучали довольно мрачно. Беспомощное, томительное начало речи и громкий глоток оратора кажутся Имелику еще более неуместными, чем прежнее молчание. «Веди ты себя прилично хоть раз в жизни!» – хочется ему сказать Тоотсу. Но ораторский талант Тоотса успевает к этому времени расправить крылья и вновь пускается в полет.