Лайош Мештерхази: Реквием по выдающемуся таланту

К подобным кружкам-сектам поневоле относишься с подозрением: на почве общего расположения и взаимного дружелюбия гении там растут как грибы. Опасность эта реальна даже в том случае, если эта группа близка к власти; а уж если она в оппозиции – тем более. Правда, АЭР и со своей оппозиционной платформы умел покорять умы и диктовать моду примерно так же, как Ади и «Нюгат» диктовали одним поколением раньше законы литературного «новеченто». В начале тридцатых годов АЭР дерзко вторгся даже в свято охраняемую сферу деятельности фирмы Трутана – в церковную архитектуру. Когда иезуитский журнал, покровитель Трутана, в одной своей заметке («Сохраним гармонию нашей прекрасной столицы») назвал церкви нового типа «божьими гаражами», «Материал и ритм» опубликовал фотографию выстроенного в виде часовни гаража возле виллы Трутана на Швабской горе, с громадной Минервой и изящной «ланчей» [14]на первом плане; фото сопровождала подпись: «Господин Трутан, конечно же, знает, где живет господь?!» Однако от чрезмерного гениальничанья кружок оберегал все тот же суховато-элегантный Жюльяр. Этот человек, кроме тихого голоса и изысканных манер, обладал еще убийственно острой иронией, наткнувшись на которую, лопались и дутая реклама, и пустое самомнение. Как-то Пехене принес к нему свой проект школы, завоевавший победу на конкурсе; ему хотелось, чтобы проект поместили на обложке журнала, в цвете. «Это ведь и для вас слава!» Рисовал Пехене неплохо – и сделал роскошную акварель; здание школы в широкой перспективе, сияющее небо, свежая зелень, зеркальное полотно дороги. Жюльяр посмотрел на произведение и сказал Контре: «Будь любезен, пошли туда фотографа. Пусть сделает снимок без широкоугольной оптики и в сухую погоду! Я действительно хочу посмотреть школу коллеги Пехене». При всем своем благородстве Жюльяр, однако, не стеснялся нанести удар ниже пояса, если сталкивался с глупостью, бездарностью. Многим запомнился один его публичный спор с журналистом-нилашистом по фамилии Сарваши: Жюльяр последовательно величал его господином Ваши, так что аудитория уже после третьей ошибки вынуждена была громким шепотом подсказывать недостающий слог. [15]

Все это, может быть, позволит по достоинству оценить факт, что Отто Сучек, еще будучи на последнем курсе, стал одним из двадцати четырех членов Академии Леонардо и сам Контра сказал о нем: «Это даже для Леонардо находка. Гений». Теперь, оглядываясь в прошлое, я со всей определенностью вижу: «Материал и ритм» был очень интересным журналом – и все же скорее не более чем периферийным органом большого европейского движения, маленьким будапештским пост-«Баухаузом». [16]Конечно, он был важен и необходим как окно в мир, как пропагандист новых веяний. Передовицы Жюльяра, организуемые журналом лекции Контры в МЕМОСе [17]– это было нечто большее, чем попытки влиять на политику в области строительства или даже вообще на культурную политику. Однако собственно новую концепцию, «венгерский вклад» в движение означали все же статьи Отто, такие, как «Градостроительство эпохи реформ», «Кварталы Будапешта» и продолжающая их статья «Париж? Вена? Или ни то, ни другое?». Он великолепно знал город, и нарисованная им картина будущего Будапешта была при всей ее утопичности очень убедительной. Его докторскую работу «Типы венгерских поселений и столица» я не читал и знаю лишь по рассказам Контры.

Отто закончил университет в тридцать девятом и остался при кафедре, ассистентом без оклада. Спустя три года он получил редкое звание – «д-р инж.»; у нас, в Университете Пазманя, это было примерно равноценно званию приват-доцента. Вообще-то слово «без оклада» не следует понимать буквально: статьями, чертежами, репетиторством он наверняка зарабатывал не меньше, чем, скажем, начинающий инженер. Кроме того, к привилегиям такого «безокладного» практиканта относилось право распоряжаться текстами лекций, ссужая их студентам, а это тоже несколько сот пенге за полугодие (мало кто записывал лекции сам, а если и записывал, то все равно надежнее «первоисточник»). Семья давно ему не помогала; скорее он должен был что-нибудь отдавать матери. (Дядя Сучек умер, едва достигнув пятидесяти: лег в больницу на три дня на незначительную операцию, и что-то там произошло, какое-то осложнение. Помню, как ошеломила всех его смерть: «пустяк – и вот тебе, нет человека».)

Словом, Отто уже в то время был достаточно обеспечен, чтобы жениться; мы в те смутные годы, в преддверии войны, женились и с гораздо менее надежными источниками существования. Но как раз когда Отто получил доктора и ставку доцента в университете, вдруг оборвались его многолетние отношения с Магдой Секей. Как? Почему? Мне об этом рассказали родители, подробностей у нас в поселке никто не знал. В те времена многие школьные привязанности заканчивались подобным образом: ведь связь с «порядочной девушкой» считалась тогда величайшим, почти немыслимым грехом. А за десять лет платонических отношений может выдохнуться, прогоркнуть даже самая возвышенная и чистая любовь. К тому же с тех пор, как Магда начала работать, они и встречаться могли очень редко. Может быть, Магда испугалась, что упустит время, останется старой девой, – словом, она вдруг вышла замуж за одного своего сослуживца. Глядя на Отто, не было видно, что он огорчен и обижен. Между ними сохранились дружеские отношения; встретившись на улице, они останавливались обмолвиться несколькими словами – ни больше и ни меньше положенного.