Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро

– Невесело у вас тут, – заметил Амаро.

Но Сан-Жоанейра уже кричала сверху:

– Прошу в столовую, сеньор каноник! Бульон на столе!

– Пойдем, пойдем! Ведь ты умираешь с голоду, Амаро! – заторопился каноник, тяжело поднимаясь с канапе. И, притянув его к себе за рукав, сказал: – Сейчас ты узнаешь, что такое куриный бульон, сваренный по всем правилам искусства. Пальчики оближешь!

Посреди столовой, оклеенной темными обоями, ярко освещенный стол радовал глаз; на белоснежной скатерти сверкала посуда, поблескивали бокалы под сильным светом лампы с зеленым абажуром. Из суповой миски поднимался ароматный пар. На блюде, засыпанная влажным белым рисом, обложенная ломтиками домашней колбасы, лежала сочная курица: так не стыдно подать и к королевскому столу! В застекленной горке у стены виднелась в полутьме фарфоровая посуда нежных расцветок; возле окна стояло фортепьяно под вылинявшим атласным покрывалом. На кухне что-то жарилось; втянув в себя приятный запах свежевыстиранных салфеток, новый постоялец потер руки в радостном предвкушении.

– Пожалуйте сюда, сеньор настоятель, садитесь вот тут, – говорила Сан-Жоанейра, – с той стороны вам может надуть в спину.

Она притворила ставни, принесла ящичек с песком для окурков.

– А вы, сеньор каноник, думаю, не откажетесь от заливного?

– Отчего же! За компанию можно, – весело отвечал каноник, присаживаясь к столу и развертывая салфетку.

Хлопоча вокруг стола, Сан-Жоанейра с удовольствием поглядывала на нового соборного настоятеля, который, дуя на горячий бульон, молча глотал ложку за ложкой. Он был хорош собой; черные волосы слегка вились, лицо было удлиненное, смуглое, тонкое, глаза большие и черные, затененные длинными ресницами.

Каноник, видевший своего ученика последний раз в семинарии, нашел, что тот заметно окреп и возмужал.

– Ты был такой тощенький…

– На меня хорошо подействовал горный воздух, – объяснил падре Амаро, – в этом все дело.

И он стал рассказывать про свое унылое житье в Фейране, в Верхней Бейре; [14]он очутился в этом захолустье совсем один, среди пастухов; особенно туго приходилось зимой; зимы там суровые.

Каноник подливал ему вина, стараясь держать кувшин повыше, чтобы в бокале вскипала пена.

– Пей, дружок! Нет, выпей все до дна! Таким винцом в семинариях не поят.

Стали вспоминать про семинарию.

– Как-то теперь поживает Рабишо, кладовщик? – спрашивал каноник.

– Ах, тот увалень, что воровал картошку?

Они засмеялись и, попивая вино, стали весело перебирать в памяти давние семинарские истории: как ректор заразился насморком, как регент хора выронил из кармана тетрадку с непристойными стихами Бокаже… [15]

– Быстро бежит время! – вздыхали они.

Сан-Жоанейра поставила на стол блюдо с печеными яблоками.

– Виват! Это я тоже должен отведать! – вскричал каноник. – Печеные яблоки! Нет, уж их-то я не упущу! Да, брат, Сан-Жоанейра удивительная кулинарка! Редкостная кулинарка!

Хозяйка улыбалась, показывая при этом два передних зуба в черных точках пломб. Она пошла за бутылкой портвейна; затем положила канонику на тарелку лопнувшее от жара яблоко, посыпанное по всем правилам самого утонченного гурманства сахарной пудрой, и, дружески похлопав старика по спине мягкой, пухлой рукой, сказала:

– Ведь падре Диас у нас святой, настоящий святой! Право же, я стольким ему обязана!

– Пустяки, пустяки… – бормотал каноник. На его лице играла довольная, умиленная улыбка. – Отличное вино! – похвалил он еще раз, смакуя портвейн. – Превосходное!

– Этому вину столько же лет, сколько Амелии, сеньор каноник.

– Кстати, где ваша дочурка?

– Поехала в Моренал с доной Марией. Заодно уж, наверно, зайдут навестить сестер Гансозо.

– Знай, друг мой, что сеньора Аугуста владелица отличного поместья! (Каноник говорил о Моренале.) У нее прямо-таки графские владения!

Он добродушно посмеивался, и его блестящие глазки с нежностью оглядывали дородные формы Сан-Жоанейры.

– Не верьте ему, сеньор настоятель, это просто лоскут земли… – протестовала она.

Служанка, стоявшая у стены, вдруг раскашлялась, и Сан-Жоанейра сердито закричала:

– Ох, милая, шла бы кашлять на кухню! Как это можно!

Девушка вышла, зажимая рот передником.

– Кажется, бедняжка больна, – заметил падре Амаро.

– Да. Хворая, просто беда!.. Ведь она сирота, моя крестница, взята в дом из жалости. Похоже, у ней чахотка… Что поделаешь! Наша прежняя прислуга угодила в больницу. Бесстыдница! Спуталась с солдатом!..