Эдит Уортон - Избранное

— А почему бы нам не остаться прямо здесь? — сказала миссис Слейд, дама с ярким румянцем и энергичными бровями. Поблизости стояли два отставленных в сторону плетеных кресла; подтолкнув их в угол, к перилам, она уселась в одно из них, по-прежнему не сводя глаз с Палатина. — В общем, это все же самый прекрасный на свете вид.

— Для меня он таким останется навсегда, — согласилась с ней ее приятельница миссис Энсли, так незаметно сделав ударение на «для меня», что миссис Слейд, хоть и расслышала, но решила, что скорей всего это случайность, — что-то наподобие старомодной манеры авторов писем почему-то подчеркивать отдельные слова.

«Грейс Энсли всегда была старомодна», — подумала она, а вслух с улыбкой, обращенной к прошлому, сказала:

— Этот вид знаком нам с очень давних времен. Когда мы с тобой впервые здесь встретились, мы были моложе, чем сейчас наши дочери. Помнишь?

— О да, я помню, — пробормотала с тем же неуловимым ударением миссис Энсли и, оборвав себя, добавила — Вон метрдотель смотрит на нас и недоумевает.

Она явно была менее уверена в себе, в своих правах, чем ее приятельница.

— Сейчас он перестанет у меня недоумевать, — сказала миссис Слейд, протягивая руку к такой же скромной, но безусловно дорогой сумочке, что и у миссис Энсли.

Подозвав метрдотеля, она объяснила ему, что они с приятельницей — давние поклонницы Рима и им хотелось бы провести остаток дня, любуясь сверху этим видом, — разумеется, если это не помешает персоналу. Склонясь над протянутой ему мздой, метрдотель заверил ее, что им всегда рады, тем более если они соблаговолят остаться обедать. Нынче полнолуние, им этот вечер запомнится…

Черные брови миссис Слейд нахмурились, словно упоминание о луне было неуместным, даже нежелательным. Но как только метрдотель отошел, она, улыбнувшись, разогнала набежавшее облако.

— Почему бы и нет? Здесь вполне сносно. Думаю, трудно предугадать, когда девочки вернутся. Знаешь ли ты по крайней мере, откуда они вернутся? Я так нет.

Миссис Энсли снова слегка покраснела.

— По-моему, те молодые итальянские авиаторы, с которыми мы познакомились в посольстве, пригласили их слетать с ними в Тарквинию [246] Тарквиния—городок к северо-западу от Рима, на берегу Тирренского моря. выпить чаю. Вероятно, им захочется подождать и лететь назад при лунном свете.

— Лунный свет… лунный свет. Какое ему до сих пор придают значение! Ты считаешь, они так же сентиментальны, как были мы?

— Я пришла к выводу, что совсем не знаю, какие они, — сказала миссис Энсли. — Да, пожалуй, и друг о друге мы знали с тобой немногим больше.

— Да, пожалуй.

Миссис Энсли робко на нее посмотрела.

— Вот уж никак не думала, что ты была сентиментальна, Элида.

— Пожалуй что, не была.

Миссис Слейд прищурилась, вглядываясь в прошлое, и несколько мгновений обе дамы, знакомые с детства, размышляли о том, как плохо они, в сущности, друг друга знают. У каждой, разумеется, заготовлена была этикетка, чтобы в случае надобности прикрепить к имени другой; миссис Делфин Слейд, например, сказала бы себе — как, впрочем, и всякому, кто спросил бы ее, — что двадцать пять лет назад миссис Хорас Энсли была неповторимо очаровательна, — в это сейчас трудно поверить, правда?.. хотя, безусловно, она по-прежнему мила, изысканна… Ну так в юности она была неповторима; намного красивее, чем ее дочь Барбара, хотя по теперешним меркам Бэбс, конечно, гораздо эффектнее, — в ней, как говорится, больше пикантности. Странно только, откуда это у нее при таких пресных родителях? Да, Хорас Энсли был… ну, скажем, вторым изданием своей жены. Музейный экспонат старого Нью-Йорка. Приятной наружности, безупречный, примерного поведения. Миссис Слейд и миссис Энсли прожили долгие годы — в прямом и переносном смысле — на противоположных сторонах. Когда на окнах гостиной в доме номер двадцать на Восточной 73-й улице обновлялись портьеры, в доме номер двадцать три, через дорогу, об этом знали. И обо всех перестановках, покупках, путешествиях, семейных торжествах, заболеваниях тоже — всю скудную хронику достойной супружеской пары. Редко что ускользало от внимания миссис Слейд. Но мало-помалу ей это все приелось. И к тому времени, когда ее муж преуспел на Уолл-стрит и они приобрели себе дом в аристократической части Парк-авеню, [247] Парк-авеню — фешенебельная улица в центральной части Манхаттана (Нью-Йорк). она уже начинала подумывать: «Да лучше разнообразия ради жить напротив подпольного салуна, по крайней мере есть возможность увидеть, как туда нагрянет полиция». Мысль о возможности увидеть, как полиция нагрянет к Грейс Энсли, показалась ей настолько забавной, что она не преминула обнародовать ее (до своего переезда) на дамском завтраке. Острота произвела фурор и обошла всех знакомых — временами миссис Слейд хотелось знать, перебралась ли она через улицу и долетела ли до миссис Энсли. Это было ни к чему, но, в общем, миссис Слейд ничего не имела против. В те дни респектабельность была не в чести, а этим безупречным только на пользу, если над ними посмеются.