Эдит Уортон - Избранное

— Я бы, конечно, могла посидеть тут с вами до десяти…

С выражением, близким к отвращению, она оглядела большую, высокую туалетную (в доме все было высоким), дорогой темный ковер и занавеси, монументальный туалет, накрытый кружевной накидкой, заставленный флаконами с золотыми пробками, золотыми щетками и гребенками и всевозможными очаровательными вещицами — спутниками дамской красоты, выстроившимися вдоль зеркала. Старая Лавиния по-прежнему ставила каждое утро розы и гвоздики в узкие хрустальные вазы между пудреницами и замшевыми подушечками для полировки ногтей. Мисс Кресс подозревала даже, что с тех пор, как семейство закрыло оранжереи в загородном поместье на Гудзоне, где никто не жил, старая горничная платит за цветы из своего кармана.

— Холодно на улице? — осведомилась мисс Дан уже в дверях.

— Жуть… На перекрестках ветер с ног валит. Постойте, может, одолжить вам мое боа? — Мисс Кресс, довольная проведенным днем (по ее мнению, дело шло к помолвке) и убаюкивающей перспективой провести вечер в глубоком кресле у мерцающего камина, от которого исходило тепло, не прочь была проявить добросердечие по отношению к мисс Дан, — несчастная, заморенная, да еще содержит мать и двух слабоумных близнецов — детей брата. Кроме того, ей хотелось, чтобы мисс Дан обратила внимание на ее новый мех.

— Ой, какая прелесть! Нет, нет, ни за что, спасибо, — и, взявшись за ручку двери, мисс Дан повторила: — Уж вы ее не сердите.

И исчезла.

Дважды бешено прозвенел звонок, вызывающий Лавинию, затем дверь в туалетную отворилась и из спальни появилась сама миссис Джаспер.

— Лавиния! — позвала она раздраженным, пронзительным голосом, но, увидев сиделку, которая уже надела халатик и накрахмаленную косынку, добавила более спокойным тоном: — Ах, мисс Лемуан, добрый вечер. — Ее первую сиделку, очевидно, звали мисс Лемуан, и теперь она называла так всех последующих, совершенно не замечая, что в штате ее происходят изменения. — Я услышала голоса, стук экипажей. Уже начали съезжаться гости? — с тревогой спросила она. — Где Лавиния? Она так и не принесла мне драгоценностей.

Она стояла перед сиделкой, — каждый раз, когда это страшное видение появлялось в этот час перед мисс Кресс, оно производило на сиделку настолько ошеломляющее впечатление, что та лишалась дара речи. Миссис Джаспер была высокого роста, в свое время она была крупной женщиной, и костяк ее по-прежнему оставался величественным, но плоть, покрывавшая его, ссохлась. Лавиния, как всегда, облачила ее в лиловое бархатное, с глубоким вырезом платье со старомодными защипками на талии, пышными складками на бедрах и длинным шлейфом, тянущимся по более темному бархату ковра. Распухшие ноги миссис Джаспер уже не втискивались в атласные туфли на высоких каблуках, полагавшиеся к этому платью, но длинная и широкая юбка (если делать коротенькие шажки) полностью скрывала, как каждодневно заверяла ее Лавиния, широкие тупые носки черных ортопедических башмаков.

— Драгоценности, миссис Джаспер? Так они же на вас, — бодрым тоном возразила мисс Кресс.

Миссис Джаспер обернула к сиделке багровонарумяненное лицо й уставилась на нее остекленелым недоверчивым взором. «Хуже всего у нее глаза», — подумала мисс Кресс… Миссис Джаспер поднесла старую, в венах и узлах, похожую на физическую карту, руку к своему замысловатому иссиня-черному парику и принялась ощупывать завитки и пушистые волны («Занятно, — подумала мисс Кресс, — ей в голову никогда не приходит поглядеть в зеркало»). Провозившись какое-то время, она заявила:

— Вы, должно быть, ошиблись, милочка. Не надо ли вам показаться глазному врачу?

Дверь снова отворилась, и, прихрамывая, бочком, вошла очень старая женщина, такая старая, что на ее фоне миссис Джаспер выглядела чуть ли не молодой.

— Прошу прощения, мадам, я была внизу, когда вы позвонили.

Лавиния, вероятно, и всегда небольшая и хрупкая, сейчас, рядом с величественно возвышавшейся госпожой, казалась перышком, соломинкой. Все в ней высохло, съежилось, испарилось, улетучилось, сохранились только внимательно наблюдавшие, горевшие, словно две неподвижные звезды, глаза, которые светились умом и пониманием.

— Прошу прощения, мадам, — повторила она. Миссис Джаспер бросила на нее отчаянный взгляд.

— Я слышу, уже подъезжают кареты. Вот мисс Лемуан утверждает, будто драгоценности на мне, но я же знаю, что их нет.

— Такое колье прелестное! — воскликнула мисс Кресс. Подагрическая рука снова поднялась кверху, на этот раз к обнаженным плечам, таким же голым и бесплодным, как каменная порода, из которой эта рука казалась высеченной. Миссис Джаспер ощупывала их и ощупывала, и слезы выступили у нее на глазах.