Кнут Гамсун - Роза

— Да, вам не следовало в меня влюбляться, знаете ли, — говорит она.

— Да, не следовало, — отвечаю я, и сердце у меня щемит, — мне и самому раньше лучше было.

Роза была так естественна и проста, она тотчас перешла к делу. Нет, разумеется, мне не следовало в неё влюбляться. Однако же я влюбился. Да, но как она это приняла? Я не замечал в ней особенного недовольства, напротив — явственную благосклонность. Эта-то благосклонность больше всего и угнетала меня, я оказывался как бы ребёнком перед Розой. Но, к радости моей, она выказывала и признаки волнения. «Значит, я для неё не только ребёнок», — думал я.

— Я даже не предлагаю вам сесть. Лучше, пожалуй, если мы постоим, — сказала она и села. Тотчас она понимает свою оплошность, встаёт, улыбается и говорит: — Ну, видали вы подобное?

Совладав с собой, она указывает мне на стул и предлагает сесть:

— Почему бы нам и не присесть? Прошу вас! Я вам кое-что расскажу!

И мы сели оба.

Заговорила она с глубокой серьёзностью. Не то чтобы торопливо, сбивчиво, — нет, благоразумно и мягко. И я видел совсем рядом этот её большой красный рот, и тяжёлые веки, и длинные взгляды.

— Вы ведь слышали, что я уже прежде была замужем?

— Да.

— Да. И вот теперь я снова вышла замуж. Мой первый муж умер. Я старше вас, но будь я и ваша ровесница, всё равно я замужем. Разве я вам кажусь легкомысленной?

— Нет, нет.

— Я до такой степени не легкомысленна, что как бы до сих пор ещё чувствую себя женой Николая, а ведь он умер. Мы, разведёнки, и всегда-то так чувствуем, мы не можем совсем отрешиться от прежних наших мужей, не думайте, будто тут всё так просто. Дня не пройдёт, чтобы нам не вспомнить о них, одним всё это легче даётся, другим тяжелей, но никто не освобождается совершенно. Должно быть, и нельзя разводиться! Что же до вас — это такая нелепость, такая нелепость, о, это, может быть, и прекрасно, но с вашей стороны это ужасная ошибка. Чего вы хотите? Я на семь лет вас старше, и я замужем. Я не из влюбчивых, но если бы и случилось мне влюбиться, я скорей на костёр бы пошла, чем себя выдать. Вы, может быть, скажете, что сами видели, как я совсем потеряла себя от любви? Ах, в той любви дело шло не о сердце, но о месте экономки. Я была бедна, как церковная крыса, будь у меня хоть какой-никакой достаток — вы бы не увидели моего унижения. Вот, и знайте про этот цинизм, вам не вредно.

— Ах, какая разница.

— Очень, очень большая разница, вы сейчас убедитесь. Будь я даже не замужем и ваша ровесница, я бы всё равно даже не взглянула на вас.

— Оттого, что я тоже беден, как церковная крыса? Но ведь первый-то муж ваш точно так же был беден, однако вы столько лет его ждали? Нет, это вы нарочно на себя наговариваете, чтобы облегчить мою участь!

— Вы полагаете? — ответила она и усмехнулась.

А ведь тут она обнаружила свою истинную женскую сущность, нет, ей вовсе, кажется, не было неприятно, что я именно так её понял, что я её считал самоотверженной в любви! Всё это я уже после сообразил, а пока продолжал своё:

— Ну, а то унижение перед Хартвигсеном более чем понятно, обыкновенная ревность к сопернице.

Роза бледно улыбается.

— Ну, может быть, — говорит она. Но тотчас она начинает сердиться на моё это предположение и снова принимается мне перечить: — И вовсе нет. Ах, да не всё ли равно. И почему это я должна тут сидеть и перед вами отчитываться?

— Нет-нет, — отвечал я покорно, но, конечно, я угадал, вовсе она не была так неспособна влюбиться, как она утверждала.

— Так вы думаете, это я ревновала? — сказала она. — Но я не романтическая особа, слышите вы, я совершенно проста и буднична, вот, я вся перед вами. Мой муж, то есть я хочу сказать — мой первый муж, он говорил, бывало, что я ужасно скучная. И я думаю, он был прав. Да, но что это, в самом деле, за разговор! — вдруг оборвала она себя. — Ваши чувства Бог знает куда могут вас завести, мне только и остаётся, что их пресечь.

— Вы не можете их пресечь, — сказал я.

— Как же! Вы и сами знаете, что будь тут другие, вы бы не думали обо мне. Но тут почти нет никого, а вы нигде не бываете, никого не видите. Да, но случай, должна признаться, для меня новый. Те, кто влюблялись в меня прежде, не слишком этим тревожились, не лишались сна и аппетита, Николай был спокоен, Бенони — и того спокойней. Так что я уж и не знаю даже, как мне с вами обращаться.

— Можно, я скажу — как?

— Да.

— Не нужно со мною обращаться так по-матерински. Не нужно вести себя со мною так снисходительно.

Тут она засмеялась и ответила: