Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 1

— Пойдем, — вымолвил он нетерпеливо, — мне надо поговорить с тобой.

Она удивленно взглянула на него: капли пота выступили на его бледном лбу, его глаза блуждали. Что ему нужно? Зачем ему понадобилось побеспокоить ее именно в эту минуту? Уже готова была сорваться с ее уст отговорка, но в его поведении было что-то тревожное, зловещее, и она, вспомнив недавнюю вспышку гнева, неохотно пошла за ним.

— Excusez, messieurs, un instant 11 11 Простите, господа, одну минуту! (франц.) , — обратилась она с извинением к мужчинам.

«У них она просит прощения, — подумал со злобой взволнованный старик, — передо мной они не извинились, встав из-за стола. Я для них собака, половая тряпка, на которую можно наступить. Но они правы, правы, раз я это терплю!»

Она ждала, строго подняв брови; как ученик перед учителем, стоял он перед ней, с дрожащими губами.

— В чем дело? — спросила она, побуждая его к объяснениям.

— Я не хочу… я не хочу… — забормотал он, — я не хочу, чтобы вы… чтобы вы… встречались с этими людьми…

— С какими это людьми? — переспросила она, намеренно не понимая и окидывая его рассерженным взглядом, как будто он нанес ей личное оскорбление.

— С этими там, — злобно кивнул он головой по направлению к соседней комнате, — это мне не нравится… я этого не хочу…

— Почему это?

«Вечно этот инквизиторский тон, — думал он озлобленно, — как будто я ее слуга». И в волнении он продолжал:

— У меня есть свои основания… совершенно определенные основания… Мне не нравится… Я не хочу, чтобы Эрна разговаривала с этими людьми… Я не обязан все объяснять.

— В таком случае, я очень сожалею, — ответила она высокомерно. — Я нахожу, что они чрезвычайно воспитанные люди и представляют собой значительно лучшее общество, чем то, которое мы имеем дома.

— Лучшее общество!.. Эти бездельники… эти… эти…

Гнев душил его. И вдруг он топнул ногой.

— Я этого не хочу… Я запрещаю… Ты поняла?

— Нет, — ответила она хладнокровно. — Я ничего не понимаю. Не понимаю, зачем надо испортить удовольствие девочке…

— Удовольствие!.. Удовольствие! — Он пошатнулся, как от удара, густая краска залила его лицо, холодный пот выступил на лбу, рука потянулась за палкой, чтобы опереться на нее или ударить жену. Но он ее забыл. Это вернуло ему равновесие. Он пересилил себя — теплая волна подступила к сердцу. Он приблизился к жене, как будто хотел взять ее за руку. Его голос стал мягким, почти умоляющим:

— Послушай… ты меня не понимаешь… я ведь ничего не прошу для себя… я вас прошу только… это моя первая просьба за долгие годы: уедем отсюда… уедем… во Флоренцию, в Рим, куда хотите, мне все равно… решайте сами, куда… куда вам угодно… только уедем отсюда… я прошу тебя… уедем… уедем… сегодня же… я дольше не могу этого вынести… не могу.

— Сегодня? — Она нахмурила лоб. Ее лицо выражало изумление и иронию. — Уехать сегодня? Что за странная мысль?.. И только потому, что эти люди тебе не симпатичны! В конце концов, ты можешь не встречаться с ними.

Он все еще продолжал стоять в той же умоляющей позе:

— Я говорю тебе, что я не вынесу этого… не вынесу… не могу. Не расспрашивай меня… прошу тебя… но поверь… я не вынесу этого… хоть раз в жизни сделайте что-нибудь для меня, один-единственный раз!..

В соседней комнате опять забарабанили на рояле. Она взглянула на него, как будто тронутая его отчаянием; но он был смешон, этот маленький, толстый человечек, с лицом багровым, будто перед апоплексическим ударом, с опухшими глазами, с дрожащими, протянутыми вперед руками в слишком коротких рукавах. Мучительно было видеть его таким жалким. Но пробудившееся теплое чувство застыло на ее устах:

— Это невозможно, — решила она, — сегодня мы обещали поехать с ними кататься… и уехать завтра, сняв комнаты на три недели… над нами будут смеяться… Я не вижу ни малейшего повода для отъезда… Я остаюсь, и Эрна тоже…

— А я могу уехать, не правда ли?.. Я здесь только мешаю… мешаю вам… веселиться?

Этим глухим выкриком он прервал ее возражения. Его сгорбленное, грузное тело выпрямилось, руки сжались в кулаки, на лбу зловеще налилась жила. Казалось, сейчас что-то вырвется у него — не то слово, не то удар. Но вдруг он повернулся, быстрыми, неуклюжими шагами засеменил по направлению к лестнице и так же поспешно, все ускоряя шаг, как будто спасаясь от погони, поднялся по ступенькам.

* * *

Старик задыхался, подымаясь: только бы добраться до своей комнаты, быть одному, успокоить свои нервы, перестать безумствовать! Вот он достиг уже верхнего этажа, и вдруг — будто острые когти впились в его внутренности; он побледнел, как полотно, пошатнулся и прислонился к стене.