Илья Штемлер - Архив

— Нинка, окстись… Что ты с ним будешь делать? — продолжала смеяться Портнова.

— Что? Беседовать, вот что, — она с вызовом взглянула на Шереметьеву. — Иной раз это слаще всех любовных утех. И древние греки так считали.

— Ах, какая специалистка по любовным утехам! — Шереметьева встряхнула крашеной копной. — Впрочем, пардон, я и забыла о твоих разнообразных увлечениях, извини. Конечно, древние греки понимали толк в жизни. Но неужто свет клином сошелся на Гальперине?

— Мирошук, например? — подсказала Портнова.

— Начальство не трогать, это святое… А вот Забелин, да. Старичок-краевед… Вот где энциклопедия, не чета Гальперину с его эклектикой.

— А что, девчонки? — подхватила Чемоданова. — Александр Емельянович, это — да! Грибочки мне принес маринованные. Особого посола.

— Что же ты нас обошла? — покачала головой Портнова.

— Так ведь только попробовать и дал, скупердяй. У бывшей Преображенской богадельни собирал.

— Грибочки? — не поверила Портнова.

— Ну. Там от богадельни одна трухлявая стена и осталась. Вот грибы и пошли. Он разыскал в архиве рецепт засола на меду. Монахи варили в Воздвиженском монастыре… Забелин предложил рецепт консервному заводу. Те отмахнулись. А жаль. Та же история, что с вологодским маслом. Помните? Сколько я врагов себе нажила.

В архиве, конечно, помнили ту, уже давнюю, историю. Чемоданова нашла давно забытую технологию изготовления вологодского масла особого сорта, что пользовался огромным спросом и в России, и за рубежом. Все было детально описано, и присадки, и выдержки. Вплоть до ухода за коровами. Словом — бери и внедряй. Целый год Чемоданова вела переписку с различными НИИ, лабораториями, заводами, с министерством. Она изучила технологию современного производства и доказывала, что забытый способ выгодней экономически — миллионы рублей можно сохранить. Нет, отогнали Чемоданову, обескровили. Даже приказ директора архива появился, предлагающий Чемодановой оставить «масляный бунт» и сосредоточить внимание на других, более актуальных темах. Чемоданова хотела уйти из архива, но потом поостыла…

— Ну и что этот Забелин? — проговорила Шереметьева.

— Меня вот грибами угостил. Пальчики оближешь.

— Ох, девчонки! — воскликнула Шереметьева. — Представляю, какие можно у нас разыскать рецепты, а?

— Жили ведь на Руси! — подхватила Портнова. — Не то что сейчас, господи… Утром Вовку в детский сад свела, а там крик. Какая-то нянечка воспитательницу тузит, та у нее морячка вечером отбила. Детишек по домам разберут, они и гужуют всю ночь, а утром трезвеют, вспоминают.

— А это при чем? — не поняла Шереметьева.

— Так. К слову, — вздохнула Портнова. — Сладкую жизнь на Руси вспомнили, вот я и подумала… От скучной еды у нас такое происходит, интереса нет. Всю дорогу на мороженый хек глядеть — и не такое сотворишь.

Женщины притихли. То ли загадка человеческой природы их сокрушила, то ли подустали. Чемоданова плеснула остывший чай в урну и налила себе погорячей. Шереметьева в задумчивости застыла над салатом.

— Слушай, Нина, а что этот старичок-краевед в архив зачастил? — спросила Портнова. — Сколько лет пасется.

— Забелин? Разыскивает документы о каком-то мельнике. Тот в свободное от помола время картинную галерею собирал, просветительством занимался.

— Да. Измучил он меня своими запросами, — поддержала Шереметьева. — День начинается и кончается Забелиным. А грибами Нину потчует, — и она оглядела розовую замысловатую брошь на фоне своего голубого платья, под которой угадывалась сильная грудь, объект тайной зависти многих архивных дам. — Нина, открой тайну. Отчего у тебя такой успех среди мужчин? Даже дежурный милиционер и тот зыркает… Я при таком успехе капиталами бы ворочала, а ты?

— А я, графиня… так вот, скребу понемногу.

— Ох, девчонки, — воскликнула Шереметьева. — Раз помянули графиню… Обхохочетесь. Я запрос получила из Саратова, пишет какой-то чудак.

Шереметьева откинула клеенку и потянула на себя средний ящик письменного стола. Принялась рыться в бумагах, выкладывая на стол то тушь для ресниц, то помаду.

— Где же это послание? Ах вот, — она развернула сложенный лист и кивнула подругам. — Слушаете? Вот… «Уважаемые товарищи, прошу извинить за смелое письмо»… Так, так… Вот! Слушайте… «Убедительно умоляю выслать мне пяток фамилий графинь или княгинь, примерно 1882 года рождения, живущих при дворе того времени». А? — Шереметьева вскинула глаза на приятельниц, приглашая повеселиться над прочитанным. — Ну как? Пяток графинь, живущих при дворе. А? И на черта ему, интересно, такая справка? Представляю это мурло! Поначалу дед его перестрелял не один пяток этих графинь и княгинь, а теперь внучонку пришла в голову блажь использовать эти блестящие российские фамилии для своих каких-то худосочных фантазий, — с ожесточением произнесла Шереметьева. — Ненавижу их, ненавижу. Этих хамов лапотных, в тугих галстуках на потных шеях, возомнивших себя хозяевами жизни… Ненавижу!