Илья Штемлер - Архив

Колесников выволок из сундука кипу бумаг, сложил, еще кипу, подравнял к первой, получилась довольно объемистая пачка. Такую же пачку он принялся собирать для Хомякова.

— Вот. И от меня маленькая польза, — проговорил Хомяков поверх бумаг, уложенных по самый подбородок.

— Не споткнитесь, — благодарно ответил Колесников. — Следуйте за мной. Поднесем к лестнице, а там воспользуемся тележкой.

— Тяжелые, черти… Было бы что путное.

— Путное, — переговорил Колесников. — Только я туда сунулся, достаю первый лист — и на тебе! Письмо московского губернатора Обрезкова. Он докладывал о Николае Михайловиче Карамзине. Как тот пишет историю государства Российского, по ночам. А нетерпеливая его супруга велит холопам вести мужа в спальню.

— Что, больше не о чем было докладывать московскому губернатору? — недоверчиво протянул Хомяков.

Они подошли к столику и бухнули бумаги на его пластмассовую спину. Хомяков встряхнул замлевшие руки. Для Колесникова таскание тяжеленных бумаг было привычным занятием. Он с сомнением оглядел оставшиеся одиннадцать дел из фонда Городского физиката. Конечно, хорошо бы подложить уже доставленные документы, прежде чем покинуть хранилище.

— Ладно. Вы вот что, Ефим Степанович, — решил Колесников. — Ждите меня здесь. Я ненадолго. Подложу остатки, на душе будет легче, — он сгреб дела физиката и заторопился к дальним стеллажам, попросив напоследок Хомякова уложить в тележку принесенные из сундука бумаги.

Вскоре тишина хранилища впитала его шаги. Хомяков привалился плечом к холодной магистральной трубе. «Интересно, в этой конторе есть столовая или архивисты куда-нибудь линяют в обеденный перерыв?» — подумалось Ефиму Степановичу Хомякову.

Обычно в это время дня он принимал свою порцию шашлыка, запивая чешским пивом, которое, как правило, таилось в заначке у дяди Кеши, метрдотеля ресторана «Онега», раскинувшего свой стеклянный пейзаж неподалеку от Второй Градской больницы. Там до недавнего времени и трудился Ефим Хомяков, некогда преподаватель истории и вообще личность с весьма заковыристой биографией…

«Пожалуй, здесь и не закуришь», — еще подумалось Хомякову. Он вздохнул и для успокоения томящейся души похлопал ладонями по карману, где лежали сигареты. Чтобы подавить проснувшееся желание, надо отвлечься, и Хомяков принялся укладывать бумаги в пустую тележку. Старые лежалые листы плотно прильнули один к другому, нехотя покоряясь любопытству бывшего преподавателя истории и лаборанта прозекторской Второй Градской больницы.

Лиловые блеклые чернила лениво плели свою едва разборчивую вязь, где совершенно пропадая, а где неожиданно поражая четкой и вполне читаемой фразой. Какие-то справки, просьбы, донесения. Суета далеких лет, скука. И как среди этой преснятины архивисты выуживают интересный материал, непонятно… Ах, будет он еще с ними миндальничать — аккуратно укладывать, ровнять… Побросает в тележку, и вся недолга.

Хомяков с раздражением ухватил чуть ли не всю принесенную им кипу бумаг, занес, но не слишком удачно: пачка накренилась и, скользнув, разваливаясь в падении, упала на пол, оставив в ладонях несколько хилых папок. Ругнувшись, Ефим Степанович швырнул остаток в тележку и тяжело присел на корточки. Сгоряча он принялся закидывать бумаги в тележку, но одумался — листы лопались, заламывались, становились торчком. Влетит ему от Колесникова, это точно. Хомяков принялся сгребать бумаги в пачку, но тут его внимание привлек бесцветный твердый конверт, что выпал из общей кучи. Хомяков подобрал конверт, внутри которого виднелось вложение — несколько полос твердого картона. Он завел в конверт пальцы и выудил содержимое. Полос оказалось пять. К каждой из них прильнула шторка папиросной бумаги. Хомяков откинул шторку и увидел аккуратный ряд подклеенных почтовых марок. Голубого, розоватого и кофейного цветов. На каждой вырисовывался одинаковый женский профиль с короной в высоко зачесанных волосах… Тут же лежал толстый обрез, на котором четкие удлиненные буквы начертали слова: «Сей пакет вручен мне Государем Императором для Хранения в делах канцелярии. Министр Императорского двора, граф Фридерикс».

Хомяков поднял голову, вслушиваясь в стоялую тишину хранилища. Тяжело перевалившись на колени, он спокойно, даже с какой-то медлительной неохотой расстегнул пуговицы полосатой фланелевой рубашки и, оттопырив полу пиджака, уложил пакет с марками за пазуху.