Илья Штемлер - Архив

Маленькая злая луна светила ярко и пронзительно, съедая белым светом ближайшие звезды. А тени от луны — длинные, ломкие — полосовали стены. Круглые часы на кронштейне в стене дома походили на птицу, прильнувшую к ветке, клювом указывающую на без четверти девять… Сколько же времени они провели на этом совещании, если началось оно около семи вечера? Почти два часа пустых разговоров.

Чемоданова там сгорала со стыда. Хотелось стукнуть кулаком и крикнуть: «Да перестаньте вы юлить! Скажите честно: у нас свои шкурные интересы. Нам ваши подарки, господин Янссон, как зубная боль. Не звонок из министерства, мы бы вас на порог не пустили».

— Отчего у них там такой запах? — спросила Чемоданова.

— Запах? Мыши, крысы… морские свинки, — угрюмо ответил Янссон. — Обычный запах фармолабо-ратории.

— Чуть было не задохнулась в этом зверинце, — с нажимом проговорила Чемоданова.

— Я видел… вы так переживали, — вздохнул Янссон.

В кепи, отороченном мехом, и длинном, расклешенном книзу пальто он походил на перевернутый восклицательный знак. Чемоданова пыталась втолковать гостю истинные, на ее взгляд, причины, вызвавшие такую неприязнь. Вспомнила свою историю с вологодским маслом. Тогда она тоже ворошила архивы, разыскивая документы, а в итоге чуть было не лишилась работы… «Вы, со своим кавинканом, наверняка подставляете ножку какой-нибудь диссертации или плановой работе, или просто предлагаете какую-то заботу, а заботиться лень».

Распалясь разговором, они шли, не замечая пути. Чемоданову эта тема выводила из себя. Так живешь себе и живешь, а как столкнешься… Янссон слушал внимательно, с нескрываемой обидой.

У дверей с табличкой «Детский сад № 6» возились с замком две женщины в тулупах. Из поставленных на асфальт пухлых сумок торчало несколько палок колбасы.

— Ты контрольку вложила? — спросила одна из них, подозрительно глядя на Чемоданову и Янссона.

— А как же! Только не подписала. Ручку забыла на кухне, — ответила вторая. — Ну и хрен с ней, с подписью. Ты чего, Маш?

— Ходют тут всякие… Иностранец, что ли? Мужик, точно чучело.

— Тише ты, может, они по-русски понимают. Чемоданова обернулась и проговорила:

— Понимаем, бабоньки, понимаем.

— Ну и ладно, — без тени смущения ответила та, что управлялась с замком.

Женщины подняли свои сумки и, покато изогнув плечи под тяжестью груза, двинулись вдоль пустующей улицы.

— Что такое «контролька»? — спросил Янссон.

— Листочек с подписью, — ответила Чемоданова. — Укладывают в замок, под скважину. Для контроля. Если полезут в скважину, порвут бумажку. Вместо пломбы.

Янссон какое-то время молчал.

— Не понимаю, — наконец проговорил он. — Как же так? Эти дамы… бумажку вложили без подписи? Не было ручки? Тогда зачем… контрольки?

Чемоданова захохотала. Ее милое лицо, в сиреневом лунном свете, исходило безудержным весельем.

— О, вы так далеко живете отсюда, Николай Павлович. Далеко-далеко. На другой планете, в другой галактике. Все вас удивляет, это прекрасно. Вы проживете сто лет… Ха-ха… Николай Павлович, марсианин вы наш…

Янссон силился понять, отчего Чемоданова развеселилась на всю улицу? Ее тень на лунном ковре то отделялась от восклицательного знака, то вновь приникала, сливаясь в едином, бесформенном, льнущем к ногам пятне.

— Ах, Николай Павлович, у вас нет юмора, ей-богу. Да он вам и ни к чему! А у нас без юмора никак. Юмор заменяет нам все, иначе можно свихнуться от нашей серьезности. От нашей нелепой, смешной, какой-то зазеркальной жизни, — подогревала себя Чемоданова. — Это… контрольки без подписи. А ученые-фармакологи? Им дарят препарат, а они бегут от него… Хотя бы состроили любезную мину, сказали спасибо, мы обсудим… В своем хамстве они непосредственны, как дети. Все эти профессора, доктора наук… От сохи, от лопаты. Мобилизованные и призванные. Одинаковые, как костюмы, которые на них сидят. Как шляпы, с ровными, точно плошки, полями, что напяливают их вожди, стоя на трибунах. С одинаковым выражением лиц на портретах, словно аппарат фотографирует через специальный фильтр. Черт бы побрал! Прихлопнутые одним пыльным мешком… Неужели у нас никогда не появится Мессия? А, Николай Павлович?

Янссон дулся. Он всегда полагал, что у него с юмором полный порядок. Другое дело, он не понимает такой юмор. Какие-то там контрольки. А специалисты-фармакологи тоже, оказывается, своеобразные шутники.

— Не сердитесь, Николай Павлович. Будете сами выпускать свой кавинкан, лечить Европу, мир. Соберете новый миллион, верно?