Николай Лысенко - Юность грозовая

— Верно, Илья Федорыч! — звонко крикнула Фрося. — Так и сделать нужно! Не обедняем!

— Правильно! Поможем, чего там! — послышались одобрительные голоса.

Удивленный таким оборотом дела, Миша заулыбался и, незаметно толкнув Федю в бок, прошептал:

— Здорово все получилось, а?

Между тем старик, как бы подытоживая весь этот разнобоистый галдеж, поднялся, подошел к ребятам и сказал:

— Передайте своему… этому, что чикиляет на деревяшке: люди, мол, согласны помочь. А вязанку сена возьмите. Пойдемте…

Горбясь под ношами, друзья возвращались к себе довольные.

— По-хорошему обошлось, — рассуждал по дороге Миша. — А за самовольство могли бы по шее накостылять.

— Ничего бы они не сделали, они люди добрые, — буркнул в ответ Федя, поправляя за спиной вязанку.

— За воровство, Федька, и добрые люди не скажут спасибо.

Захар Петрович с Лукичом, обеспокоенные долгим отсутствием ребят, встретили их во дворе.

— Откуда это? — испуганно спросил Захар Петрович, пнув ногой сено. — Вы как же это… где едите, там и пакостите?

— Мы не сами, — ответил Миша. — Они нам дали.

— Христарадничали? — вскипел Захар Петрович. — Кто вас посылал?

— Сами пошли! — обозлился Миша. — Что тут плохого? Для себя я не пошел бы… Там было много народу, все говорили, чтобы мы отдали им на зимовку овец, а когда нужно будет, вернут.

— Без них обойдемся, — выпалил Захар Петрович. — Вам лишь бы с плеч… Ишь, уполномоченные отыскались!

Молчавший до сих пор Лукич подошел к нему и строго проговорил:

— Ты, Захарушка, горячку не пори. Сам знаешь, какая история складывается с зимовкой: мы не только ягнят, овец погубим. Надобно спасибо говорить людям, а ты ершишься, — он осуждающе покачал головой. — И скажу тебе прямо: стыдно упрекать хлопцев, дай бог, чтобы все ребята были такими.

Захар Петрович притих, успокоился.

— От бобровских-то стыдно, — виновато буркнул он.

— Постыдного, Захарушка, тут ничего нету. Народ понимает, что к чему.

До поздней ночи горел в саманке огонь. Судили-рядили о предложении бобровских колхозников и наконец пришли к единому мнению: раздать овец на зимовку по дворам.

Не успел Захар Петрович переступить порог председательского кабинета, как Бачуренко, звучно причмокнув губами и махнув рукой, с сожалением сказал:

— А я тилько шо балакав с секретарем вашего райкома партии и Кургановым. Пораньше бы тебе прийти.

— Да кто ж его знал! — Захар Петрович бросил на подоконник рукавицы и, покосившись на безмолвный телефонный аппарат, тяжело присел к столу. — Ну, и что они говорили?

— Новости для тебя, Петрович, не ахти какие: людей из станицы не будут присылать. Просили меня помогать вам, — не торопясь сказал Бачуренко, но, увидев, как помрачнело лицо Захара Петровича, поспешил добавить: — Передали, шо собираются они возвращать скот дому. Кажуть: нехай потерпят наши трошки еще, дорога установится — приедут. — Легко сказать: потерпят! — вздохнул Захар Петрович. — Живем, как на гвоздях… Устали, ох, как устали мои ребята. А тут еще к Танюшке никак не выберу время проехать, навестить бы ее надо. Мишатка всю душу из меня вымотал: когда да когда. Видно, у парня есть что-то к ней. Устали мы, Василь Матвеич, устали.

— А шо ж мы, не помогаем? — в голосе Бачуренко слышался укор. — Ни в чем не отказуем вам.

— Так я не об этом, Василь Матвеич, — сразу же переменил тон Захар Петрович. — Тяжело нам, сам видишь! Да и вам столько хлопот причиняем. Пора бы, как говорят, и честь знать, а я вот опять заявился к тебе за помощью.

«Ишь, дипломат какой», — усмехнулся Бачуренко, вытаскивая из кармана кисет и аккуратно нарезанную косыми полосками бумагу для самокруток.

Сворачивая цигарку, Захар Петрович думал: «Скажу своим, что звонил Курганов, — сразу же вопрос: когда приедет помощь? А она, выходит, не приедет. Видите ли, собираются возвращать скот в станицу. Да разве ж овец погонишь зимой? Зря только обругал ребят: придется раздать овец по дворам».

— Ну, ты шо нос повесил? — Бачуренко протянул зажигалку. — Молчишь, як дальний родственник.

Захар Петрович глянул на него, как-то виновато улыбнулся:

— Дело-то у нас к тебе такого… щекотливого свойства.

— А ты давай, я щекотки не боюсь, у меня кожа дубленая.

О желании колхозников помочь степновцам Захар Петрович сказал не сразу. Начал с того, как Миша с Федей ходили вечером просить сено для ягнят и овцематок.

Слушая, Бачуренко одобрительно кивал головой, потом сказал: