Петр Боборыкин - Василий Теркин

Глаза утомились глядеть в бинокль. Теркин положил его в футляр и еще постоял у того же пролета колокольни. За рекой парк манил его к себе, даже в теперешнем запущенном виде… Судьба и тут работала на него. Выходит так, что владелец сам желает продать свою усадьбу. Значит, «приспичило». История известная… Дворяне-помещики и в этом лесном углу спустят скупщикам свои родовые дачи, усадьбы забросят… Не одна неумелость губит их, а "распуста".

Теркин опять употребил мысленно свое слово, переделанное им на русский лад и подслушанное у одного инженера-поляка.

Повально воруют везде: в банях, опеках, земских управах, где только можно, без стыда и удержу. Как раз он — из губернского города, где собирается крупный скандал: в банке проворовались господа директора, доверенные люди целой губернии — и паника растет; все кинулись вынимать свои вклады. У кого есть еще что спускать, бессмысленно и так же бесстыдно расхищают, как этот Низовьев, стареющий женолюбец, у которого Париж не оставит под конец жизни ни одной десятины леса.

Разве он, Теркин, не благое дело делает, что выхватывает из таких рук общенародное достояние? Без воды да без леса Поволжье на сотни и тысячи верст в длину и ширину обнищает в каких-нибудь десять- двадцать лет. Это не кулачество, не спекуляция, а «миссия»! И она питает его душу. Иначе приходилось бы чересчур уж одиноко стоять среди всей этой, хотя бы и кипучей, деловой жизни.

Сердце, молодая еще кровь, воображение, потребность женской ласки — точно замерли в нем. За целый год был ли он хоть единожды, с глазу на глаз, в увлекательной беседе с молодой красивой женщиной?.. Ни единого раза… Не лучше ли так?

Теркин опустил голову. На колокольне было тихо. Пономарь отзвонил. В церковь давно уже прошел священник. Народ собирался к службе полегоньку. стр.375

Медленно спустился он по крутой лесенке, но с паперти в церковь не зашел. Ему пора было ехать в город. Он остановился у приказчика, заведующего лесным промыслом помещика Низовьева и сплавом плотов вниз по Волге, к городу Васильсурску, куда съезжаются каждый год в полую воду крупные лесохозяева. Оттуда и ждали Низовьева завтра или послезавтра.

Село Заводное немного напоминало Теркину его родной Кладенец видом построек, базарной площадью и церквами; но положение его было плоское, на луговом берегу. К северу от него тянулись леса, еще не истребленные скупщиками, на сотню верст. Когда-то там водились скиты… В самом селе не было раскольников.

На улице стояла послеобеденная тишь.

Приказчик Низовьева занимал чистенький домик, на выезде. Он до обеда уехал в город — приготовить квартиру, где и Теркин должен был остановиться, вместе с

Низовьевым. От него узнал он, что предводителем в уезде -

Петр Аполлосович Зверев.

"Да это — наш Петька!" — сообразил Теркин, но не сказал, что они — товарищи по гимназии.

Внезапной встрече с своим участником в школьной истории с учителями он не очень обрадовался и не смутился ею: все это было уже так далеко! Он вспомнил только угрозу Звереву, если тот ничего не сделает для его названого отца, когда они бросили жребий… Ивана Прокофьева и старуху его он прокормил на свои деньги и ни к кому не обратился за помощью. И сам не погиб! «Петька», вероятно, такая же тупица, какою был и в гимназии. Положению его он не завидовал.

Наверно и у него найдется что-нибудь продажное; мирволить он ему не станет, не будет ему выказывать и никаких аттенций. Со всеми местными властями он держит себя суховато, не допускает никакого запанибратства.

Тарантас покачивал свой широкий валкий кузов, настоящий купеческий тарантас, какие сохранились еще везде, где надо ездить по старым большим дорогам и проселкам. стр.376

Ехать было довольно мягко, без пыли — от недавнего дождя, по глинистому грунту. Наезженная колея держалась около одного края широчайшего полотна, вплоть у берез; за ними шла тропка для пешеходов. Солнце только что село. Свежесть все прибывала в воздухе.

Теркина везла тройка обывательских на крупных рысях. Рядом с ямщиком, в верблюжьем зипуне и шляпе

"гречушником", торчала маленькая широкоплечая фигура карлика Чурилина. Он повсюду ездил с Василием

Иванычем — в самые дальние места, и весьма гордился этим. Чурилин сдвинул шапку на затылок, и уши его торчали в разные стороны, точно у татарчонка.

В дорогу он неизменно надевал вязаную синюю фуфайку, какие носят дворники, поверх жилета, и внакидку старое пальто.