Петр Боборыкин - Василий Теркин

В тарантасе надо было лежать на сене, покрытом попоной, с дорожными подушками за спиной.

— Антон Пантелеич! — окликнул Теркин своего спутника.

— Ась?

Тот, задумчиво смотревший в другую сторону, повернул к нему свое лицо, круглое, немного пухлое, моложавое лицо человека, которому сильно за сорок, красноватое, с плохо растущей бородкой. На голове была фуражка из синего сукна. Тень козырька падала на узкие серые глаза, добрые и высматривающие, и на короткий мясистый нос, с маленьким раздвоением на кончике.

Антон Пантелеич Хрящев сидел, подавшись несколько вперед, в аккуратно застегнутом, опрятном драповом пальто, без перчаток. Его можно было, всего скорее, принять за управляющего. Немного сутуловатый и полный в туловище, он был на целую голову ниже Теркина.

— Посмотрите-ка… Удивительно, как это березы по сие время уцелели.

— Действительно, Василий Иваныч. И не здесь только, а и в полустепных губерниях — в Тамбовской, в Орловской. И там еще ракиты на перевелись по старым дорогам.

Хрящев говорил жидковатым хриплым тенорком, придыхая на особый лад, чрезвычайно мягко и осторожно.

Сегодняшний осмотр лесной дачи помещика Низовьева показал Теркину, что он приобрел в этом стр.377 лесоводе отличного практика и вдобавок характерного русака, к которому он начал присматриваться с особенным интересом.

Хрящева ему рекомендовали в Москве. Он учился когда-то в тамошней сельскохозяйственной школе, ходил в управляющих больше двадцати лет, знал землемерную часть, мог вести и винокуренный завод, но льнул больше всего к лесоводству; был вдов и бездетен.

Между ними сразу установили связь их симпатия к лесу и ненависть к расхищению лесных богатств. Когда Теркин окликнул Антона Пантелеича, тот собирался высказать свое душевное довольство, что вот и ему привелось попасть к человеку "с понятием" и "с благородством в помышлениях", при "большой быстроте хозяйственного соображения".

Он любил выражаться литературно, книжки читал по зимам в большом количестве и тайно пописывал стихи в «обличительном» и "философическом роде".

— Василий Иваныч, — вдруг заговорил он, повернувшись всем туловищем к Теркину, — позвольте мне отблагодарить вас за сегодняшний день…

— В каких же смыслах, Антон Пантелеич? — ответил шутливо Теркин.

— Объезжая с вами дачу господина Низовьева, я в первый раз во всю мою жизнь не скорбел, глядя на вековой бор, на всех этих маститых старцев, возносящих свои вершины…

— Любите фигурно выражаться, Антон Пантелеич! — перебил Теркин и ударил его по плечу.

Хрящев потупил глаза, немного сконфузившись.

— Прошу великодушно извинения… Я чудаковат, — это точно; но не заношусь, не считаю себя выше того, что я собою представляю. С вами, Василий Иваныч, если разрешите, я буду всегда нараспашку; вы поймете и не осудите… Разве я не прав, что передо мною… как бы это выразиться… некоторая эмблема явилась?

— Эмблема?

— А как же-с? Продавец — прирожденный барин, а покупатель — вы, человек, сам себя сделавший, так сказать, радетель за идею, настоящий патриот… И родом вы из крестьянского звания — вы изволили это мне сами сообщить, и не затем, чтобы этим кичиться… Эмблема-с… Там — неосмысленное и преступное хищение; здесь — охрана родного достояния! Эмблема! стр.378

— Эмблема! — повторил Теркин и тихо рассмеялся.

Излияния Антона Пантелеича он не мог счесть грубой лестью. Сквозь сладковатые звуки его говора и книжные обороты речи проглядывала несомненная искренность. И чудаковатость его нравилась ему. В ней было что-то и стародавнее, и новейшее, отзывавшее

"умными" книжками и обращением с «идейными» людьми.

— Некоторое преобразование, Василий Иваныч! Изменяют земле господа вотчинники. Потомки предков своих не почитают…

— И предки-то были тоже сахары-медовичи…

— Все конечно. В тех пребывало этакое чувство… как бы сказать… служилое… Рабами возделывали землю, — это точно; но, между прочим, округляли свои угодья, из рода зря не выпускали ни одной пустоши, ни одного лесного урочища. И службу царскую несли.

— Кормились знатно на воеводствах!

— Ходили тоже и на войну… Даром-то поместий в те поры не давали. Этакое лесное богатство, хоть бы у того же самого господина Низовьева… И вырубать его без пощады… все равно что первый попавшийся Колупаев…

— Щедрина почитывали? — спросил Теркин.

— Есть тот грешок… И ежели господин Низовьев ученого таксатора пригласил, то, видимое дело, для того лишь, чтобы товар с казового конца показать…