Петр Боборыкин - Василий Теркин

Продажа лесной дачи даст больше, но на охотника. Он думал было занять у предводителя, а тот начал сам просить взаймы хоть тысячу рублей, чтобы поехать в губернский город и там заткнуть кому-то «глотку», чтобы не плели "всяких пакостных сплетен".

Иван Захарович все живее и живее чувствовал, что он близок к краху, и не один он, а все почти, подобные ему, люди. Но обвинять себя он не мог. Жил, как пристойно дворянину, не пьяница, не картежник. Есть семейство с левой стороны, — так он овдовел молодым, и все это прилично, на стороне, а не дома.

Ему было себя ужасно жаль. Не он виноват, а проклятое время. Дворяне несут крест… Теперь надумали поднимать сословие… Поздно локти кусать. Нельзя уже остановить всеобщее разорение. Ничего другого и не остается, как хапать, производить растраты и подлоги. Только он, простофиля, соблюдал себя и дожил до того, что не может заплатить процентов и рискует потерять две прекрасные вотчины ни за понюшку табаку!

И все-таки он не изменяет себе ни в обхождении, ни чувстве своего дворянского превосходства, не ругается, не жалуется, не куксит. Это — ниже его.

Придется пустить себе в лоб пулю — он это сделает с достоинством. Но до такого конца зря он себя не допустит.

Иван Захарович надел домашнюю «тужурку» — светло- серую с голубым ободком, — сел в кресла и стал просматривать какие-то бумаги.

— Можно? — окликнул Первач в полуотворенную дверь.

Он тоже переоделся в черный сюртук.

— Войдите, войдите, Николай Никанорыч! Весьма рад!

На таксатора Иван Захарович возлагал особенные надежды. Да и сестра Павла уже говорила, что следует с ним хорошенько столковаться — повести дело начистоту, предложить ему «здоровую» комиссию.

— А я сейчас от Павлы Захаровны, — сказал Первач, подавая руку.

— Это хорошо. Она мои обстоятельства прекрасно знает. стр.368

Речистостью Иван Захарович не отличался. Всякий деловой разговор стоил ему не малых усилий.

— Павла Захаровна — особа большого ума… и ваши интересы превосходно понимает.

— И что же?.. Стало быть?..

— Она того мнения, что лесную дачу и усадьбу с парком надо продать безотлагательно.

— Легко сказать… Цены упадут. Вот и Низовьев продает.

— Его лес больше, но хуже вашего, Иван Захарыч. И теперь, после надлежащей таксации, производимой мною…

— Все это так, Николай Никанорыч. Но я от вас не скрою… Платеж процентов по обоим имениям может поставить меня…

— Понимаю!.. Видите, Иван Захарыч… — Первач стал медленно потирать руки, — по пословице: голенький — ох, а за голеньким — Бог… Дачу свою Низовьев, — я уже это сообщил и сестрице вашей, — продает новой компании… Ее представитель — некий Теркин. Вряд ли он очень много смыслит. Аферист на все руки… И писали мне, что он сам мечтает попасть поскорее в помещики… Чуть ли он не из крестьян. Очень может быть, что ему ваша усадьба с таким парком понравится. На них вы ему сделаете уступку с переводом долга.

— Тяжело будет расстаться с этой усадьбой. Она перешла в род Черносошных…

— Понимаю, Иван Захарыч. Зато на лесной даче он может дать по самой высшей оценке.

— Хорошо, если бы вы…

— Я не говорю, что мне удастся непременно попасть на службу компании, но есть шансы, и весьма серьезные.

— Ах, хорошо бы!.. Будьте уверены, я с своей стороны…

У Ивана Захаровича не хватило духа досказать. Это была сделка… Пускай за него сторгуется сестра Павла.

Первач опустил ресницы своих красивых глаз. Он уже выслушал от Павлы Захаровны намеки на то, что вместе с хорошей комиссией можно получить и руку ее племянницы. «Сухоручка» дала ему понять и то, что будь Саня любимая дочь и племянница Ивана Захарыча и ее, Павлы Захаровны, ему, землемеру, хоть и ученому, нечего было бы и мечтать о ней… Но это его не стр.369 восхитило… За Санечкой дадут какую-нибудь малость…

И кто их знает, — они, быть может, эти старые девы, ловят его, и наливочкой подпаивают, и сквозь пальцы смотрят на то, как барышня начинает с ним амуриться… Другое дело, если он выговорит себе порядочный куш при продаже лесной дачи… по крайней мере тысяч в десять. Да и это не очень-то соблазнительно… Женись, накладывай на себя ярмо, девочка — глупенькая, через три-четыре года раздобреет, народит детей — и возись со всей этой детворой!

Все это Первач сообразил прежде, чем пришел сюда. Но он не желал выставлять себя "лодырем".

— Позвольте вам заметить, Иван Захарыч, — заговорил он, меняя тон, — что у каждого человека есть своя присяга. Я — по совести — считаю вашу лесную дачу хоть и вдесятеро меньше, чем у Низовьева, моего главного патрона в настоящую минуту, но по качеству выше. И оценка ей сделана была очень низкая при проекте залога в банк.