Герман Мелвилл - Тайпи (Шпет)

Не успел я пройти и ста ярдов, как снова был окружен островитянами, решившими по-видимому идти за мной. Все еще разгоряченные спором, они, казалось, были готовы передраться. В этой суматохе ко мне подошел старик Мархейо, и я никогда не забуду благожелательного выражения его лица. Он положил мне руку на плечо и с чувством произнес те единственные английские слова, которым я научил его: «дом» и «мать». Я сразу понял, что он имел в виду, и постарался выразить ему свою благодарность. Файавэй и Кори-Кори шли рядом с ним, и оба горько плакали. Старик дважды повторил приказание сыну взять меня на спину, прежде чем тот был в состоянии послушаться его. Одноглазый вождь воспротивился было этому, но вмешался кто-то еще и, как мне показалось, из его же партии.

Мы шли вперед, и я никогда не забуду, как взволновал меня шум волн, разбивающихся о берег. О, величественный вид и гул океана! С каким восхищением приветствовал я тебя!

Когда мы достигли открытого места между рощами и морем, первый предмет, бросившийся мне в глаза, была английская китоловная шлюпка, повернутая кормой к берегу и отстоящая от него всего лишь на несколько метров. Ее снаряжали пятеро островитян, одетых в короткие ситцевые туники. Мне показалось, что они в эту минуту отталкиваются от берега и что, несмотря на все мои старания, я пришел слишком поздно. Сердце у меня замерло… Но взглянув еще раз, я убедился, что туземцы просто пытались удержать лодку, относимую волнами. В следующую минуту я услыхал свое имя, крикнутое кем-то из толпы.

Обернувшись на крик, я с радостью увидал высокую фигуру Каракои, одного гавайца из Оаху, часто бывавшего на борту «Долли», пока та стояла в Нукухиве. На нем была зеленая охотничья куртка с золочеными пуговицами, подаренная ему одним французским офицером, — куртка, в которой я его видал постоянно. Я вдруг вспомнил, что этот человек часто говорил мне, что находится под защитой табу и поэтому может бывать во всех долинах острова.

Каракои стоял у самой воды с большим куском бумажной ткани, перекинутой через правую руку, в которой он держал несколько холщовых мешочков с порохом; в левой руке у него был мушкет, который он, казалось, предлагал вождям, стоявшим кругом. Но они возмущенно отворачивались от его подарков и настойчиво требовали, чтобы Каракои возвратился в лодку.

Однако Каракои не двигался с места, и по его жестам я понял, что он ведет разговор обо мне. Я громко позвал его, прося подойти ко мне, но он ответил на ломаном английском языке, что островитяне грозят проткнуть его копьями, если он хоть на шаг приблизится ко мне. Я все еще продвигался вперед, окруженный густой толпой островитян; некоторые из них хватали меня за руки, стараясь удержать, и не одно копье было с угрозой направлено на меня. И все же я видел, что очень многие, даже настроенные почти враждебно, глядели нерешительно и смущенно.

Я был ярдах в тридцати от Каракои, когда мое дальнейшее движение было остановлено туземцами, принудившими меня сесть на землю: они схватили и крепко держали меня за руки. Шум и суматоха увеличились в десять раз, и я увидал нескольких жрецов, очевидно, убеждавших Моу-Моу и других вождей воспрепятствовать моему отъезду. Каракои же продолжал хлопотать за меня; он решительно обсуждал дело с туземцами и старался прельстить их, показывая свою материю и порох и щелкая собачкой мушкета. Но все что он говорил и делал, казалось, только увеличивало раздражение островитян, готовых столкнуть его в море.

Предметы, предложенные Каракои в обмен на меня, ценились туземцами необычайно высоко, — и все же они с негодованием отвергли их! В последнем отчаянном усилии я вырвался из рук, державших меня, вскочил на ноги и бросился к Каракои.

Островитяне снова схватили меня, подняли отчаянный шум и так угрожающе замахали руками, что Каракои в испуге вошел прямо в воду. Стоя почти по грудь в воде, он пытался успокоить разъяренных туземцев. Наконец, отчаявшись убедить их и боясь, что они что-нибудь сделают с ним, он крикнул своим товарищам подвести лодку и взять его на борт.

В этот напряженный момент, когда, казалось, рухнули все мои надежды, между островитянами, провожавшими меня на берег, опять начался ожесточенный спор и завязалась драка. Это отвлекло их внимание от меня. Рядом со мной остались только Мархейо, Кори-Кори и бедная милая Файавэй, которая, плача, держала меня за руку. Я почувствовал, что медлить больше нельзя: теперь или никогда. Сложив руки, я с мольбой взглянул на Мархейо и побежал к опустевшему теперь прибрежью.