Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Нилима.

— Теперь намного лучше.

— Вот и прекрасно. Пока ты умываешься, я приготовлю бутерброды — мы поедем гулять в Окхлу. Я позвонила Харбансу, но он сказал, что пообедать дома не сможет, придет домой только вечером. А к тому времени и мы вернемся.

Мы стояли на мосту в Окхле. Перегнувшись через перила и разглядывая проплывающие внизу лодки, Нилима говорила:

— Всякий раз, как прихожу сюда, мне почему-то вспоминается Париж, вечер, берега Сены… Они такие разные — этот и тот мир! И все-таки не могу понять, отчего именно здесь приходят на память те далекие места!..

— Ты часто бываешь здесь? — спросил я.

— Нет, не очень, — ответила она задумчиво. — Когда на душе тоскливо, бывает, и забреду сюда. Смотрю, как прогуливаются молодые парочки, и сама становлюсь как будто моложе и свежей. Дома душа моя стареет. А здесь кажется, что я все еще юная девушка, что вся жизнь впереди, что многое еще предстоит совершить…

Мы гуляли долго. Сверкающая гладь воды отражала лучи белого январского солнца. В воздухе ясно ощущалось дыхание близкой весны. Все вокруг было полно жизни. Люди располагались на траве, на скамейках, в тени деревьев, даже в зарослях низкорослого кустарника, тянувшегося полосой с правой стороны. Две девушки-мусульманки, шедшие нам навстречу, сквозь узкие прорехи в чадрах с жадным любопытством разглядывали все, что попадало им на глаза. Посмотрев на них, Нилима на минутку приостановилась и воскликнула с сияющим от радости лицом:

— Нет, в самом деле, какая все-таки чудесная это штука — жизнь!

Ее слова развеселили девушек, и они долго еще оборачивались на нас. А мы спустились с моста и стали любоваться снизу его легкими пролетами, широким зеркалом воды, скользящими по нему крохотными лодочками и простирающимися до самого горизонта песчаными холмами. Бесконечный простор неба казался сегодня особенно глубоким. В нем парили коршуны. Порой чудилось, что они плывут по синему пологу, поднимающемуся кверху от края воды. И когда одна из птиц вдруг стремительно срывалась вниз, к гряде холмов, в душе как будто что-то обрывалось, настолько резким и неожиданным казался этот переход из одного мира в другой — из лазурного океана в бурую пустыню. Другой коршун столь же молниеносно взмывал в небо, пронизывая всю его невообразимую глубину. Скользя над самой поверхностью воды, пернатые хищники словно вдруг обращались в невинных рыбок, плавающих в стеклянном аквариуме.

У какого-то разносчика мы выпили по чашке чаю. Бутерброды Нилима не стала разворачивать, пояснив, что они пригодятся нам на обратном пути.

— Мне хотелось кое о чем спросить тебя, — как бы между прочим обронила она. — Только, конечно, не в этой ужасной толпе.

Повернув назад, мы прошли довольно далеко по шоссе, но потом, не доходя до здания мусульманского колледжа Джамия Милия, остановились. Отсюда в сторону холмистой равнины вела неширокая тропа. В самом ее начале, прикрепленная к двум бамбуковым шестам, виднелась синяя табличка с надписью:

— Ну что ж, вступим на самый верный путь! — со смехом сказала Нилима. — Посмотрим, куда он нас приведет.

Но очень скоро она свернула в сторону, и мы поднялись на высокий холм.

Найдя наконец удобное местечко среди холмов, Нилима развернула сверток с едой. Надкусив бутерброд с помидорами, она присела на траву и заговорила:

— Так могу я тебя кое о чем спросить?

Можно было подумать, что эти слова давно уже вертелись у нее на языке и нужен был лишь подходящий момент, чтобы произнести их.

— Ну, конечно! — подбодрил я Нилиму.

— О чем вы с Харбансом беседовали вчера вечером?

— Почему это тебя так интересует?

— Понимаешь… Мне все время кажется, что Харбанс несчастен со мной, что он хочет освободиться от меня.

— Зачем ты так?

— Но я сама знаю. Да и он не раз говорил об этом. Вчера весь день мы ссорились, он возьми и позвони тебе, скажи честно — вы говорили обо мне? Я не зря спрашиваю, мне нужно точно знать, что у него на сердце. Если он и вправду хочет, чтобы я ушла, я перестану быть причиной его несчастий. Довольно для нас и этих лет совместной жизни. Как-нибудь проживу одна, не хочу ни для кого быть обузой…

В глазах Нилимы стояли слезы. Она с усилием затолкнула в рот остаток бутерброда, стараясь поскорее покончить с едой.

Я не знал, как мне быть. Сказать всю правду? Этого наверняка не одобрил бы Харбанс! Я молча смотрел на ворону, ожесточенно долбившую клювом землю в одном и том же месте, — любопытно, что она там нашла? Серые ее крылья напряженно подрагивали. Казалось, птица упорно борется с кем-то невидимым в глубине земли.