Я опасался, как бы Харбанс в припадке гнева не натворил чего-нибудь лишнего. Но он овладел собой и только сухо заметил:
— Вот что — иди переоденься и ляг спать!
— Когда захочу, тогда и пойду, — дерзко ответила Нилима, садясь на стул. — А если захочу спать, то, наверно уж, сначала переоденусь, не так ли? В одежде не лягу. Для этого я обладаю достаточной культурой!
И, привалившись к спинке стула, она закрыла глаза и рассмеялась.
— А понимаешь ли ты, что все, что ты сейчас делаешь, отнюдь не свидетельствует о твоей культуре? — спросил Харбанс со смешанным чувством негодования, отчаянья и бессилия.
— А то, что ты сам сейчас делаешь, это культура, да? — Нилима опять засмеялась. — Твои речи обо мне, у меня за спиной — это культура? Да и вообще, кто из нас может похвалиться своей культурой? Вот, к примеру, этот твой журналист — он всегда культурен? Спроси-ка его, как он поступил, когда я однажды попросила его прийти к нам — он пришел на мой зов или предпочел исчезнуть, чтобы вдруг появиться здесь через девять лет?
— Сейчас же закрой рот и отправляйся спать!
Харбанс подошел к ней, крепко взял за плечо и поднял со стула.
— Мой рот закрыт, — с озорством парировала Нилима. — Вот! — Она высунула кончик языка и снова спрятала его. — И я ухожу отсюда. — Она направилась к двери, но тут же обернулась и продолжала — А ты сиди здесь и рассказывай людям обо мне всякие выдумки! Но знай, что мне такая культура не по вкусу!.. Ну, пока, журналист!
И, игриво помахав мне рукой, она отправилась в свою спальню.
— Видишь? — сказал мне Харбанс в совершенном отчаянье и как-то безвольно опустился на стул.
Некоторое время мы молчали. Потом он вдруг поднялся с места и заговорил:
— Наверно, тебе тоже пора спать. Выключить свет?
— Да, пожалуйста, — согласился я. — Глаза немного устали.
— Тебе ничего не нужно? — спросил он, протянув руку к выключателю.
— Нет, ничего.
— Если что-нибудь будет нужно, скажи мне. Кувшин с водой на веранде, ванная в той стороне.
И, выключив свет, он ушел в соседнюю комнату. Я ожидал, что сейчас же Харбанс и Нилима продолжат свою ссору. Но ничего подобного не произошло. В доме воцарилась тишина. У меня опять сильно заболел позвоночник. Я еще долго ворочался в постели без сна.
Когда утром вы просыпаетесь и постепенно, с трудом начинаете понимать, что находитесь не у себя дома, а в чужой квартире, на душе у вас сразу становится как-то неуютно. Вы настолько привыкли даже к неудобствам собственного жилья, что утром испытываете потребность в них. Самый комфорт чужого дома кажется вам не совсем уместным, чуть ли не обременительным, и оттого в известном смысле он обращается для вас в свою противоположность. Именно это чувство испытал я, едва открыв глаза, когда сейчас же появился Банке и поставил на изящный столик из полированного тика чашку горячего чая. В мою комнатушку по утрам доносились снизу рев и громыханье мощных грузовиков, развозивших продукцию компании «Содовая вода». А сейчас вместо этого нестерпимого шума из соседней комнаты до меня доносились вперемежку тихий перестук маленького барабана-табла и ритмичное позвякиванье ножных бубенчиков. Приподнявшись в постели, я поднес к губам чашку с чаем и вдруг явственно ощутил, что уже начался день и я ужасно заспался. На обеденный стол, пробившись в щель между шторами, падал яркий солнечный луч. Судя по оставшимся на столе немытым тарелкам и чашкам, в доме давно уже позавтракали.
Как только Банке принес в соседнюю комнату весть о том, что я проснулся, бубенчики и барабан смолкли. Некоторое время я слышал, как Нилима тихонько разговаривала с каким-то человеком. Потом он, видимо, ушел. Я догадался, что это был барабанщик, аккомпаниатор Нилимы. Через минуту она вошла в комнату, позвякивая ножными браслетами, унизанными бубенчиками.
— Ну, проснулся? — воскликнула она, усаживаясь на стул рядом с моей кроватью.
— Да, как видишь.
— Хорошо спал?
— Не очень. Всю ночь ныл позвоночник.
— Харбанс настаивал на том, чтобы тебя разбудить к завтраку, а я все-таки решила подождать, пока ты сам проснешься, и уж тогда напоить чаем.
— Как, Харбанс уже ушел?
Мне было немного совестно — пока я нежился в постели, добрые люди успели собраться и даже уйти на службу!
— Часа полтора назад. — Нилима принялась снимать ножные браслеты. — В десять ему полагается быть на службе, а теперь уже половина одиннадцатого. Арун тоже ушел в детский сад.
Я не знал точно, где работает Харбанс, но слышал, что он имеет отношение к каким-то секретным бумагам. Он говорил, что не занимает в той конторе постоянной должности и потому опасается, что рано или поздно все равно лишится работы. Насколько я понял, в его обязанности входило давать консультации по поводу всякого рода исторических документов.
Читать дальше