Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Он рассказывал мне о вашей жизни в Лондоне, — начал я, с трудом подбирая слова. — Говорил, как тяжко вам пришлось вначале, как потом вы вместе гастролировали в Европе с трупной Умадатты.

— И он все-все тебе сказал?

— То есть?..

— Ну, все-все, как было… И про то, как я на три дня осталась в Париже?

Нужно было молниеносно принять решение. И я не смог солгать ей.

— Да, говорил, — признался я.

— Значит, ты все знаешь… А он рассказывал о том, что произошло в день его рождения, когда мы остановились на границе с Западным Берлином?

— Да, рассказывал.

Нилима помрачнела.

— Он нехорошо поступил, — проговорила она.

— Он теперь в каком-то замешательстве, и, может быть, потому… Но ты не должна из этого делать вывод, что…

— Должна, не должна — какое это имеет значение? — прервала меня Нилима. — Вот и хорошо, что он наконец решился.

— Решился? Ни о каком решении и речи не шло!

— И он не сказал тебе, что хочет навсегда оставить меня и с какой-то другой…

— С какой другой? Ни о какой другой не было разговора.

— Ты правду говоришь?

— Истинную правду.

Она с минуту испытующе смотрела на меня. Потом отвернулась в сторону.

— Ну что ж, может быть, и не сказал, — тихо произнесла она. — Но мне кажется, что он что-то замыслил.

— Из чего ты это заключила?

— Просто так, заключила, да и все. Он абсолютно не понимает меня. Видимо, он думает, что я…

Я молча смотрел на нее.

— Видимо, он думает, что я… Что я изменила ему. Тому, что произошло в Париже, он придает какой-то другой, особенный смысл. Он не верит мне.

Разговор принял чрезвычайно деликатный оборот, и я нашел самым разумным для себя промолчать. Делая вид, что мое внимание в данную минуту больше всего привлекает ворона, я вытянул руки и громко хлопнул в ладоши, чтобы прогнать ее.

— Я не хочу, чтобы он принимал решение, полагаясь только на свои ложные догадки, — продолжала Нилима. — Впрочем, пусть поступает, как хочет. Я могу прожить и одна. Но выше моих сил быть постоянно на подозрении…

— Но, клянусь, он не сказал ничего такого, из чего можно было бы заключить, будто он думает о подобных вещах, — заметил я рассеянно.

— Зато мне он говорил это бессчетное количество раз. — Она прикусила верхнюю губу и, закрыв глаза, задумалась. — Понимаешь, если начистоту, то я не до конца открылась ему. И сделала это для того, чтобы не подогревать еще больше его мнительность. Никакие тяжкие обстоятельства, никакие сложные повороты жизни меня не пугают, я умею бороться с трудностями. Но ложные подозрения… Это… это что-то вроде хирургического ланцета: он не опасен для жизни, но делает нам очень больно. Ты понимаешь меня? Это ужасно унизительно, чувствуешь себя совершенно беспомощной. Раз уж он раскрыл перед тобой свою душу, то и я хочу обо всем сказать прямо. Ты такой же друг мне, как и ему. Во всяком случае, раньше я так считала. Не исчезни ты тогда так внезапно, многое сложилось бы, возможно, совсем по-другому. Ты, конечно, ничего не знаешь — но ведь из-за того, что ты не пришел в тот вечер… Но это особый разговор! Сейчас я о другом. Только прежде хочется спросить: могу ли и я теперь считать тебя своим другом? Могу ли я надеяться на твою помощь?

— Что за вопрос? Конечно, я сделаю для тебя все, что в моих силах, — заверил я поспешно. — Но хотелось бы знать и о том, что произошло после моего отъезда из Дели. Почему вдруг все пошло по-другому? — Я старался говорить спокойным тоном, тщательно подбирая слова, чтобы у Нилимы не сложилось впечатления, будто я испытываю какое-то особенное любопытство. Между тем в памяти моей с мучительной отчетливостью всплыл тот далекий вечер, который я провел, колеся по городу в случайных автобусах, а потом, ночью…

— Нет, сейчас речь не о том, — возразила она. — То дела прошлые, о них поговорим после. С той поры минуло девять лет, мы стали намного старше, и чего только мы не пережили за эти годы… Признаться, когда ты снова появился в нашем доме, я очень была на тебя сердита. Мне даже не хотелось разговаривать с тобой. Да и вчера вечером твой приход разозлил меня, потому что Харбанс пригласил тебя лишь для того, чтобы не пойти в гости к Шукле. Только сегодня утром, когда я стала давать тебе лекарство, мне снова показалось, что мы сможем откровенно поговорить обо всем, как это бывало раньше. Ведь могу же я допустить, что в тот вечер у тебя была серьезная причина не приходить?

— Когда ты расскажешь мне суть дела, я выложу тебе и свою причину.