Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Он кивает головой. Она с минуту молчит. Потом восклицает:

— Удивительно!

— Что удивительно? — в беспокойстве спрашивает он.

— Да то, что она осталась там одна и даже не прислала тебе письма.

— Завтра все будет известно, — говорит он печально.

Этот короткий диалог окончательно выбивает его из колеи, и, почувствовав, что он не в силах усидеть на месте, он неожиданно начинает прощаться с хозяевами…

— Тебе не холодно? — внезапно прервав рассказ, спросил меня Харбанс. Это, наверно, потому, что в продолжение его рассказа я несколько раз громко чихнул. Голову клонила книзу свинцовая тяжесть, в руках растекалась противная слабость. У меня явно был жар.

— Нет, ничего, — поспешно ответил я. — Немного продуло в дороге, потому и расчихался. Не обращай внимания. Я вообще легко схватываю насморк.

— Хочешь, дам аспирин или еще что-нибудь?

— Нет, спасибо, пока не надо. Ты продолжай.

— Ляг и опусти голову на подушку.

— Не беспокойся, все в порядке. Пожалуйста, продолжай.

Я поплотней закутался в одеяло, положил голову на подушку. Харбанс поджал под себя ноги и стряхнул с сигареты пепел.

— Итак, на другой день ты пошел на вокзал встретить ее? — напомнил я.

Кончик сигареты вспыхнул во мраке и померк.

— Да, я пришел туда задолго до прибытия поезда, — продолжал Харбанс.

— Ну? И что же?

В темноте перед моими главами простерлись вдаль от перрона сверкающие полюсы рельсов. Теперь у меня болел даже позвоночник. Я подсунул под спину руку.

Вокзал Паддингтон. Поезд опаздывает уже на полчаса. Харбанс беспокойно вышагивает по платформе — от одного ее конца до другого и обратно. Его замерзшие руки засунуты в карманы пальто. Кроваво-красные огни светофоров смотрят на него сердито. В свете сигнальных огней рельсы кажутся бронзовыми, они совсем как раскаленные прутья, прожигающие грудь темноты. Вокзал почти пуст, жизнь едва теплится в нем. Поодаль стоит какой-то человек с короткой сигарой во рту, еще дальше — женщина, прячущая лицо в шарф, из-за которого видны лишь ее нос да глаза. Из вокзального бара доносится пьяный хохот… Мужчина с сигарой время от времени поглядывает на свои часы и при этом недовольно кривит рот.

Оторвав от него взгляд, Харбанс снова трогается с места и шагает к другому концу платформы. Руки, засунутые в карманы пальто, стынут от холода. Перчатки он забыл дома. Взгляд его, скользнув вдоль пустых рельсов, упирается в темное небо. Где-то там, во мраке, затерялся поезд… Да и существует ли он вообще, этот поезд?

Вдруг горящие бронзой рельсы становятся пепельно-серыми — цвет сигналов переменился. И вот уже по полотну ползет яркое, похожее на комету, зарево паровозного прожектора. Сердце Харбанса отчаянно стучит. Едва локомотив достигает платформы, Харбанс бежит рядом с ним. Поезд останавливается. Во всех вагонах распахиваются двери, люди сходят вниз по ступенькам. Дважды, в нетерпеливой спешке, пробегает Харбанс вдоль всего состава. Взгляд его останавливается на сикхе-барабанщике, который, держа под мышкой свой инструмент, торопится к выходу. Харбанс подбегает к музыканту.

— Сарда́р-джи [59] Сардар-джи — распространенное почтительное обращение к сикху. , вы из Парижа? — спрашивает он.

— Да, истинный мой бадша́х [60] Бадшах — падишах, повелитель. , я из Парижа, — с чрезвычайной любезностью отвечает сикх. — У вас ко мне дело? Я слушаю!

— Вы ездили с труппой Умадатты?

— Да, уважаемый, я ездил именно с этой вонючей шайкой.

Даже в неприглядной обстановке грязного и холодного вокзала грубость слов сардара режет слух.

— А вы не знаете, приехала ли этим поездом Нилима?

Сардар пристально смотрит в лицо Харбансу, потом отрицательно мотает головой.

— Нет, Нилима-би́би [61] Биби — госпожа. все еще в Париже.

— Когда вы видели ее?

— Да сегодня же, перед отъездом. Я ее спросил — не поедет ли она со мной.

— И она сказала, что сегодня не поедет?

— Совершенно верно, она сказала, что сегодня не поедет.

— А не сказала ли она — если не сегодня, то когда же она приедет?

— Нет, этого она не сказала, а я не стал спрашивать.

Харбансу хочется узнать, остался ли в Париже с Нилимой и тот бирманец-танцовщик, но этот вопрос сам застревает у него в горле.

Сардар все так же пристально смотрит в глаза Харбансу.

— А вы не муж ли ей будете? — спрашивает он негромко.

Харбанс кивает головой.

— Ничего, может, завтра она уже и приедет, — утешает его сардар. — Да вы не беспокойтесь — она в полном здравии и благополучии. Ну, будьте здоровы, сат сири акал! [62] Сат сири акал — сикхское приветствие. — Кивнув головой, он уходит. Харбанс некоторое время потерянно топчется на месте, потом тоже направляется к выходу. И тут он замечает Балу. Она неподвижно стоит у края платформы, зябко кутаясь в свое теплое пальто. Поймав взгляд Харбанса, она ласково улыбается ему.