Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

…Дон! Дон! Два часа ночи. Время двинулось? Нет, оно на той же застывшей точке. Бессмыслен, как мертвые экспонаты в музее, голос часов. Время безнадежно замерло. Руки блуждают во мраке. Душа в смятении. Ей нужна надежда…

Внизу звенит колокольчик. Вздрогнув от неожиданности, он вскакивает с места. Включает свет в комнате. Его волосы мокры от инея. Он спускается вниз и отпирает дверь.

— Ты?!

Время порывисто срывается с места и мчится вперед. Входит Нилима. В глазах ее растерянность и беспомощность.

— Ты? Так поздно?

Харбансу не верится, что она и на самом деле вернулась.

— Я прилетела самолетом, — отвечает она и — стук-стук-стук — поднимается вверх по лестнице.

— Разве у тебя были деньги на самолет?

— Нет, но мне удалось улететь.

— А твои вещи?

— Они в аэропорту. Съезжу за ними завтра.

Войдя следом за ней в комнату, он хочет обнять ее, но она отстраняется от него.

— Мне холодно, — говорит она. — Я должна приготовить себе кофе.

— Ты же знала, у меня нет денег, — тоном обвиняемого говорит Харбанс. — Было только три фунта, я выслал их тебе. Но почему ты не приехала поездом?

— Я не могла решить, стоит ли мне вообще приезжать. Да и теперь, если бы чудом не оказалось свободное место в самолете, то пожалуй…

— Пожалуй, что?

Не отвечая, она включает газ.

— Пожалуй, что?

— Пожалуй, я и не вернулась бы, — резко заключает она и ставит кофейник на огонь. Харбанс оглядывается на мокрый стул, выставленный им на балкон, медлит, потом тоже подходит к газовой плите.

— Савитри!

— Сколько раз я просила не называть меня так!

— Как мне кажется нужным, так я тебя и называю. Что ты сказала? Ты знала, как я тревожился за тебя?

— Да, знала.

— И все-таки могла так думать?

— Если думала, значит, могла.

— Нилам!

Он насильно обнимает ее, прижимаясь холодными губами к таким же холодным ее губам. Ему кажется, что в его объятиях ледяное изваяние.

— Ты могла покинуть меня и жить от меня вдалеке?

Глаза у нее закрыты.

— Думала, что смогу.

— Но почему? Почему ты думала так?

— Потому что хотела жить без тебя. Ты сам знаешь, между нами встало что-то такое, что обоих нас раздражает. Мы оба пытались устранить это «что-то», но безуспешно.

— Сейчас я не хочу об этом слышать. Не время говорить об этом в половине третьего ночи. Делай себе поскорее кофе. Пора в постель. Все разговоры оставим на утро…

Его губы, скользнув по щеке и виску Нилимы, касаются ее шеи.

— Вот-вот, я знала, что только за это ты меня и любишь. Только из-за этого ты нуждаешься во мне. — Она отстраняет шею от его губ.

— Только из-за этого, говоришь? — Голос его наливается гневом.

— Ты же сам сказал — пора в постель!

— Как ты несправедлива ко мне!

— Я! Я несправедлива к тебе?

— Ты и в самом деле не можешь понять меня.

— Я не могу понять тебя?

— Ладно, пей кофе. Поговорим завтра.

— Иди, ложись. Я выпью кофе и тоже лягу.

Он снова обнимает ее. Вода в кофейнике закипает.

Некоторое время спустя, уже лежа в постели рядом с Нилимой, он, полумертвый от пережитого, спрашивает:

— Почему ты сегодня такая… будто вся изо льда?

Она беспокойно двигается в постели.

— Откуда мне знать!

— Прежде ты не была так холодна ко мне. Почему?

— Тебе это лучше известно.

Подсунув ей под шею руку, он поворачивает к себе ее лицо.

— Сави!

Тело Нилимы напрягается, цепенеет, веки ее упрямо смыкаются.

— Сави! Почему ты хотела бросить меня?

Нилима открывает глаза. В них затаенная скорбь.

— Мне хотелось найти в себе силы остаться там. Но я не осталась. Значит, не смогла.

— Но почему ты думала об этом?

Лед вдруг начинает таять. Оцепенение уходит из тела Нилимы. Губы ее начинают дрожать, на глазах выступают слезы. Она плачет, громко всхлипывая, и прячет лицо у него на груди.

— Банс, я не могу бросить тебя, не могу жить без тебя…

Харбанс гладит и гладит ее по спине. Она все плотнее прижимается к нему.

— Ну, так почему же ты думала об этом?

— Ты вынудил меня…

— Я?

— Кто же еще? Если бы я сама хотела уйти от тебя, разве приехала бы из Индии сюда, в такую даль? Вспомни, как ты на следующий же день после нашей свадьбы всячески давал мне почувствовать, что вовсе не нуждаешься во мне. И мне стало казаться, будто и вправду ты мучаешься только из-за меня. Не будь меня, ты…

— Не надо, молчи! Я не хочу ничего об этом слышать.

— Я и молчала, Банс, я всегда молчала! Если бы не твоя отчаянная телеграмма, я не вернулась бы. Это ты опять позвал меня. Знаешь, о чем я думала все эти дни: без меня ты будешь счастлив, будешь спокойно заниматься делами. Может быть, Бала или кто-нибудь другой станет приходить к тебе. От таких мыслей мне было и покойно на душе, и в то же время больно. Я ревновала тебя ко всем. Я представляла, как ты будешь говорить с ними обо мне, о том, как ты несчастлив со мной…