Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Но зачем же ты звал меня сюда, зачем писал такие письма! Разве ты не понимал, что из этого получится?

— Я надеялся, что за время нашей разлуки ты научишься быть сдержанней и перестанешь терзать меня нелепыми выходками.

— Ну да, конечно, это я терзаю тебя. Я зарабатываю для тебя деньги, я выполняю дома всю черную работу — и после этого у тебя хватает совести заявлять, что я же тебя терзаю!

— Тебе стыдно заниматься домашними делами? Но ведь здесь все женщины сами ведут хозяйство!

— Да, да, конечно, их мужья сидят себе в креслах, покуривают сигареты, пописывают диссертации, а они в это время бегают по чужим квартирам и нянчатся с чужими детьми!

— Ха-ха! Ты работаешь на меня? Да если на то пошло, на сухие куски хлеба, которые достаются мне, вполне достаточно денег, что я зарабатываю на Би-би-си!

— Ну да, ну да, еще бы не так! Это, конечно, ты добываешь все деньги! Да другой на твоем месте постыдился бы говорить такое!

— Вот что я тебе скажу, — придержи язык! Не то сейчас, дождешься затрещины…

— Что? — Нилима возмущенно вскакивает с места, швыряет на пол вещь, которую до этого держала в руках. — Только попробуй поднять на меня руку! Если ты еще хоть раз приблизишься ко мне, я…

— Повторяю, сейчас же уйди отсюда, дай мне посидеть в покое.

— А на что ты еще способен, как не сидеть в покое? То ли дело — сиди да молчи.

— Если хочешь, кое-что я скажу!

— Ну, скажи, скажи! Что ты можешь сказать?

— Говорю тебе, сейчас же закрой рот и уходи отсюда!

— «Закрой рот!» Сам же заманил меня на чужбину, а теперь еще и тиранишь…

— Если есть на свете глупая женщина, так это ты.

— А ты кто? Самый умный на свете мужчина?

— Я тоже самый глупый на свете мужчина. Не будь я безмозглым идиотом, ни за что бы не женился на тебе.

— Вот как! А почему бы тебе не бросить меня? Я, например, хоть сегодня могу разойтись с таким мужем!

— Еще раз повторяю — сейчас же уходи!

— Хорошо, я уйду. Но я уйду таким образом, что тебе останется только ахать да рот разевать от удивления.

— Да, да, пусть я буду ахать. Только сейчас уйди, хотя бы в соседнюю комнату.

В ярости она снова швыряет на пол первый попавшийся под руку предмет и, громко стуча каблуками, выходит в соседнюю комнату. А он сидит и долго смотрит, как сползают вниз капли осевшего на окнах тумана. Он горько сожалеет о содеянном — ну хорошо, пусть он сам разочаровался в жизни и бежал из родных краев, но ее-то зачем вызвал сюда? Разве не знал он заранее, что и здесь все будет по-прежнему? Нет, он это знал и все-таки, с непонятной самому себе настойчивостью манил ее сюда и в страстном нетерпении ждал ее приезда!.. Как же это случилось? В нескольких письмах подряд Нилима смутными намеками давала понять, что недовольна нынешним поведением Сурджита. Потом сообщила о своем подозрении, что он хочет, видимо, вскружить голову Шукле льстивыми речами, а затем использовать ее одиночество в каких-то темных целях. «Я почувствовала недоброе еще до отъезда в Майсур, — писала Нилима, — а теперь это ощущение становится все более отчетливым. Насколько вы с Шуклой возносите его достоинства, настолько мне он кажется теперь ничтожным и презренным. Он, видимо, уверовал в свою способность обольстить любую девушку, наговорив ей красивых слов и задарив блестящими пустяками». Читая письма Нилимы, Харбанс корчился от бессильной ярости. Ему хотелось немедленно вылететь самолетом в Дели или по крайней мере срочно вызвать в Лондон обеих сестер — и Шуклу, и Нилиму. Но так как для Шуклы, посещающей колледж, этот вариант был неприемлем, он решительно потребовал от Нилимы так все устроить перед отъездом за границу, чтобы Сурджиту навсегда был закрыт доступ в их дом, Прибыв в Лондон, Нилима рассказала Харбансу, что просила би-джи не разрешать Шукле прогулки наедине с Сурджитом. На какое-то время это успокоило Харбанса, но теперь…

Он все сидит у окна и вглядывается в туман — днем белесый, а ночью непроницаемо черный. Такой же туман в его душе: порой он начинает слабо светиться, но вскоре опять становится темным и удушающе плотным.

…Перед моими глазами явственно возникло то лондонское запотевшее окно и сидящий перед ним человек, окутанный сигаретным дымом, настолько явственно, что окружающая меня атмосфера комнаты в Дефенс-колони совершенно померкла в моем сознании, и скоро я забыл, что описываемые Харбансом события происходили давно, несколько лет назад. Я с полнейшей отчетливостью видел эту печальную фигуру у окна, эту сползающую по стеклам туманную влагу… Но вот с улицы, в промокшем плаще, входит Нилима. Сбросив дождевик, она говорит, что была сейчас в Индийском посольстве и встретилась там с известным танцовщиком Умадаттой.