Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Ха-ха! — воскликнул Харбанс. — Кому ты это говоришь? Чему же еще, по-твоему, она придает значение, как не газетной трескотне? Пойми, танец для нее вовсе не цель, а средство. Она только и ждет, чтобы газеты вышли с восторженными рецензиями, чтобы о ней заговорила вся столица, чтобы люди, встретив ее на улице, показывали бы пальцами и говорили: «Вот она, наша знаменитая Нилима! Смотрите скорей!»

— Да, это моя главная цель! — закричала Нилима. — Я не являюсь, подобно тебе, земным воплощением Будды, которому ни до чего дела нет. Конечно, для тебя все это не имеет значения. Ты всегда доволен своей жизнью, как бы она ни складывалась. А я не могу жить в такой рутине, в такой духоте! Я хочу чего-то добиться в жизни…

— И этого «чего-то» ты добьешься с помощью газетных статеек? — Харбанс потер рукой лоб.

Лицо Нилимы вспыхнуло еще жарче.

— Да, добьюсь! — воскликнула она. — Отчего бы нет?

— А я добьюсь в этом доме хотя бы стакана холодной воды? — спросил я.

Харбанс и Нилима через силу улыбнулись моей шутке.

— Почему же вдруг воды? — несколько церемонно произнесла Нилима. — Сейчас я принесу тебе чего-нибудь покрепче.

И она вышла из комнаты.

— Сегодня тебе не следовало бы разговаривать с ней в таком духе, — заметил я после того, как стихли ее шаги.

Харбанс снова принялся тереть себе лоб. Потом спросил:

— Сказать тебе всю правду?

— Разве тут можно еще что-нибудь добавить?

— Честно говоря, мне хочется подготовить ее в психологическом плане, — сказал он. — Видишь ли, она возлагает чрезмерные надежды на некоторые второстепенные факторы. А я считаю, что эти надежды беспочвенны. Ты ведь знаешь, что я сознательно стараюсь не быть дома в те часы, когда она упражняется в своих танцах?

— Нет. Почему же?

— Есть ли о чем спрашивать? Конечно, я не танцовщик и вообще не знаток в этих делах. Но могу же я, как зритель, судить о том, когда танцуют хорошо и когда плохо. Она всегда ссылается на Шачи или Камини, но, по правде сказать, и они для меня далеко не идеал. Что же касается Нилимы, она не имела возможности — не важно, по каким причинам — практиковаться в танце так же усиленно, как это делают они. И потому вся эта помпа кажется мне преждевременной и вредной. Даже если кому-то вздумается похвалить ее, я-то пойму истинную цену подобных восторгов. Но каково будет ей? Могу себе представить ее разочарование, если ей не достанется даже такого фальшивого фимиама! Оттого-то мне и хочется быть в стороне от этой дурацкой суеты. Но есть еще кое-что, о чем я пока не говорю ей: судя по всему, из тех журналистов, что мы пригласили, придут очень немногие — ты да еще два или три человека. Гаджанан — я ему звонил по телефону — сказал, что у него какие-то неотложные дела, впрочем, он пообещал, что непременно будет в день представления. А Сушама вообще давно уже дуется на нас. Кстати, утром я встретил ее на Коннот-плейс, но она сделала вид, будто не заметила меня…

Тут Харбанс умолк. Имя Сушамы опустилось между нами словно тонкая, но все же ощутимая завеса, теперь мы старались не смотреть друг другу в глаза. В последнее время я довольно часто виделся с Сушамой. Харбанс знал о наших встречах, но мы с ним молчаливо условились не касаться в разговоре этой темы. Теперь я достаточно хорошо представлял себе, почему Харбанс так неодобрительно отзывается о Сушаме — многое рассказала она сама. Впрочем, и она питала к нему далеко не лучшие чувства. И если сейчас Харбанс все же заговорил о Сушаме, то, видимо, в надежде, что я уговорю ее прийти на банкет.

— Может, она и вправду не заметила тебя, — предположил я.

— Не думаю, — возразил он. — Мы оказались с ней лицом к лицу. И если я видел ее, должна же была и она заметить меня.

Глаза Харбанса странно поблескивали. Казалось, ему не давала покоя какая-то мысль, только он не мог решить, следует ли высказать ее вслух.

Наконец он собрался с духом и заговорил:

— Я все хочу спросить тебя…

— О чем же?

— Скажи, заходил ли у вас когда-нибудь разговор о твоем отношении к нашей семье?

Я вспомнил, что однажды мы с Сушамой действительно говорили об этом. Но не мог же я именно теперь признаться в том Харбансу!..

— Ну, с какой стати! — с притворным удивлением возразил я. — Но если даже и так, какое это имеет значение?

— Ну и прекрасно, забудь о моем вопросе, — согласился он поспешно, будто снова укрывшись за разделявшей нас невидимой завесой. — Это так, между прочим…

— Мне показалось, что ты хотел спросить о чем-то другом, — пробормотал я.