Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Но разбитые тарелки явились для Харбанса я Нилимы только поводом для того, чтобы излить скопившуюся досаду. Сейчас они оба были настолько взвинчены, что могли накричать на первого попавшегося под руку. Впрочем, когда я входил во двор, Харбанс уже прилаживал новый плафон над наружной дверью. Ввинтив лампочку и закрепив колпак, он молча стал спускаться по стремянке, но на нижних перекладинах оступился и упал. Потерев ушибленное место, он убрал стремянку и, продолжая молчать, вошел вместе со мной в гостиную. Но стоило ему сесть в кресло, как его словно прорвало.

— Нет, я не вынесу всего этого, не вынесу, не вынесу! — восклицал он в отчаянье, будто потеряв рассудок.

— Но эту работу ты мог бы поручить слуге, — сказал с упреком я, полагая, что Харбанса вывело из себя падение со стремянки.

— Разве в этом дело? — сердито возразил он. — Мне вообще претит подобная глупая возня! Сам посуди, кому все это нужно? Я забросил дела, забыл обо всем на свете и живу единственной бредовой заботой — как бы получше принять ораву мало знакомых мне людей. Корми их, мели им всякую лицемерную и льстивую чепуху, молчи с подобострастием, выслушивая их ответные глупости… И ради чего? Ради того, чтобы они похвалили танцы моей жены, чтобы они купили десяток билетов ценой в двадцать пять рупий! Сказать честно, в моих глазах это своего рода проституция…

— Но ты ведь понимаешь, что любая нервозность может только осложнить положение? — спросил я. — Раз уж взялся за дело, не лучше ли спокойно, без лишних слов, довести его до конца, чего бы это ни стоило? Во-первых, твой психоз явная помеха делу, а во-вторых, он лишает тебя способности трезво мыслить. К чему это все?

— Но зачем, зачем я все это делаю? — воскликнул Харбанс, окидывая жалобным взглядом стены и двери, словно надеясь получить от них ответ на свой вопрос. — Для чего я поставил себя в такое нелепое положение? Всей душой я ненавижу подобную кутерьму и тем не менее по своей воле в нее влез — зачем? Я хочу одного — чтобы меня оставили в покое! Пусть эти люди делают что хотят. Допускаю, что для них это вопрос чести, славы, карьеры, чего угодно, но мне-то что? Для себя я не вижу во всем этом ничего, кроме неудобств и огорчений. Кому-то понадобилось залезть в болото, чтобы сорвать там для себя лотосы, — так пусть он сам лезет туда, а не тащит вместе с собой и других! Я хочу остаться в стороне, вот и оставьте! Не нужны мне ни карьера, ни слава, если они достаются подобной ценой…

Нилима в эту минуту находилась рядом в комнате — она накрывала стол для гостей. Ей, видно, послышалось, что длинную свою тираду Харбанс адресует ей, и потому, бросив работу, она влетела к нам.

— Могу я войти? — спросила она сурово, остановившись на пороге. Лицо ее было искажено негодованием, отчего она казалась намного старше своего возраста. Я и раньше замечал это в Нилиме: в хорошем расположении духа она выглядела почти девушкой, но в минуты гнева лицо ее приобретало какое-то старческое выражение, черты его становились резко-рельефными, как у древних египетских изваяний.

— Почему бы тебе не войти? — в том же тоне ответил Харбанс, неприязненно следя, как она переступает порог. — Все двери в мире в любую минуту открыты для тебя!

— Ты опять ищешь ссоры? — спросила Нилима, садясь на диван. — Я отлично знаю, для чего ты все это говоришь.

— Ты знаешь! Ха-ха! — воскликнул Харбанс. — Ну, конечно, ты знаешь все! Разве найдется что-нибудь на свете, чего бы ты не знала?

— Да, я знаю, что мучает тебя! Твою душу червем гложет мысль, что люди воспринимают тебя лишь как мужа Нилимы, и не больше. Ты боишься успеха моего выступления — ведь он доставит мне еще большую популярность, а ты уйдешь еще дальше в тень, почувствуешь себя еще ничтожней. Вот что не дает тебе покоя!.. Ты просто ждешь, чтобы вся эта затея провалилась, тогда ты примешься высмеивать меня и возносить себя…

Пока говорил Харбанс, мое сочувствие было целиком на стороне Нилимы, но теперь этого уже нельзя было сказать. На месте Харбанса я не стал бы и слушать таких желчных, разнузданных речей, я взвыл бы от ярости. Но, к моему удивлению, Харбанс вдруг обмяк, в глазах его что-то погасло, и когда Нилима замолчала, он не разразился бранью, как я ожидал, а только пожал плечами.

— Говори что угодно, — ответил он спокойно, — я уже сказал, что не желаю слушать твоих глупостей. Будь дело только в моей зависти, я нашел бы тысячу способов помешать тебе. Но мне не хочется сейчас спорить с тобой. Я хочу одного: чтобы ты оставила меня в покое. Ты ошибаешься, я ничуть не жалею, что отношусь к числу самых обыкновенных людей и останусь таковым до конца дней своих. Но зачем ты заставляешь меня заниматься делом, которое мне омерзительно? Устраивай представления, создавай себе имя — делай, что хочешь! Но, умоляю, не превращай меня в орудие для достижения твоих личных целей!