Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

С другой стороны, хотелось заглянуть сегодня в Мясницкий городок, бывший когда-то не чужим и для меня. В конце концов чисто человеческое чувство одержало верх над всем прочим, и, наняв от Чандни-чоук скутер, я слез с него уже на площади Садар. Оттуда я намеревался, как и прежде, через Дровяной рынок выйти к знакомым переулкам.

Дровяной рынок поразил меня своим нынешним видом. Даже зная, что с недавних пор проституция запрещена законом, я не ожидал увидеть его столь переменившимся. Вместо крохотных, похожих на птичьи клетки, каморок вдоль четырехугольной ограды расположились лавки и оптовые комиссионные конторы по продаже зерна. Лишь местами виднелись еще ржавые решетки на окнах и забранные железными прутьями двери, помнившие дела минувших лет. Ничто иное не наводило на мысль о бурном прошлом этого ужасного места.

И все-таки я невольно прибавил шагу — видимо, душа моя переменилась за эти годы не в такой степени, как сам базар. До поселка Харпхуль я шел в каком-то странном оцепенении. Уж не слышал ли я снова эхо собственных шагов, впитавшееся на долгие годы в эту мостовую, в эти почерневшие стены домов? Или вновь в моем воображении оживали тени головок, выглядывавших некогда из-за решеток? И разве само ушедшее время не тревожит нас порой далекими своими отголосками?

В поселке Харпхуль все шло прежним чередом — жизнь тема тем же вялым, замедленным ходом. Те же лавки, те же лотки, те же люди, лениво бредущие по своим обыденным делам. На углу переулка, ведшего в глубь Мясницкого городка, я увидел толпу, какая частенько собиралась прежде вокруг бродячего фокусника, а то и факира с медведем или обезьяной. Но на этот раз я стал свидетелем своеобразного торга. Посередине толпы зевак, подхватив пальцами края зеленого покрывала, кружилась в танце девочка лет тринадцати — четырнадцати. Она напевала песенку из нового кинофильма:

Кое-кто уже держал в кулаке скудную и жалкую приманку — несколько мокрых от пота монет. Когда девочка приближалась к кому-нибудь из возможных клиентов, тот пытался схватить ее за руку и удержать возле себя. Но хозяин, подыгрывавший танцу на фисгармонии, успевал вовремя сделать ей едва заметный знак глазами, и она, набивая цену, продолжала скользить по кругу.

— Людей ничем не застращать! — сказал мне прохожий в набедренной повязке, когда мы вместе с ним отделились от толпы и прошли несколько шагов рядом. Минуту назад он, как и я, поднявшись на цыпочки, но без интереса смотрел через плечи впереди стоящих зевак на этот замаскированный торг. — Власти у нас мудрые, да только наш брат еще мудрей. Верно я говорю?

Ничего не ответив, я прибавил шагу и свернул в знакомый переулок.

Палатка, в которой прежде продавался бетель, была на старом месте, только в ней сидел теперь другой человек. Так же тянулись рядами лотки с овощами и зеленью. В первую минуту мне даже показалось, будто я никуда и не уезжал, а просто утром ушел, как обычно, на работу и теперь возвращаюсь домой, в свою каморку. Но скоро я заметил, что здесь стало намного больше ничем не занятых людей. Раньше в такое время дня переулок почти совсем вымирал. Правда, сами дома, их окна и двери, сохранили прежний свой облик — только, пожалуй, присущее им всем постоянное выражение усталости и какой-то застарелой досады сделалось еще более ощутимым. По-прежнему с плеском лилась вода из кранов водокачек, слышались те же бранчливые голоса соседей-жильцов, а под ногами чавкала все та же, не просыхающая круглый год, грязь.

Как давние знакомцы, смотрели на меня окна и двери домов, но никого из людей я не узнавал. Вокруг были только чужие лица, словно за эти десять лет старое поколение вымерло без остатка и место его давно уже заняла молодежь… У меня болезненно сжалось сердце, когда я подумал, что, пожалуй, не увижу здесь ни саму тхакураин, ни ее семью; я боялся, что если постучу в ее дверь, навстречу мне выйдет незнакомый человек, который, наверное, и слыхом не слыхал о какой-то Сарасвати, что жила здесь со своим мужем и дочерью… Приблизившись к дому, я прежде всего прочего обратил внимание на прибитую над дверью дощечку. Нижняя ее половина уже исчезла — то ли ее обломили намеренно, то ли она сама истлела и отвалилась. Да и оставшаяся часть едва держалась на изъеденном ржавчиной гвозде. О том, что здесь когда-то значилось имя владельца дома — Ибадата Али, напоминали лишь какие-то бесформенные темные пятна.