Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Благословен Аллах! — восклицает он. — Обычаи вашей страны столь же прелестны, как ваши красавицы, и столь же очаровательны, как ваша музыка.

— Напиток, что изволили похвалить ваше величество, приготовлен из розового варенья, — услужливо поясняет Мухаммад-шах, надеясь в душе, что победу над Надир-шахом, которую не сумели одержать ни царские войска, ни волшебная музыка, принесет ему теперь вот это несравненное варенье и что завоеватель вернется восвояси, захватив с собой вместо дани несколько кувшинов чудесного лакомства.

— Слава Аллаху! Хвала Аллаху! — повторяет Надир-шах, одобрительно кивая головой. — Как прекрасно, как удивительно все, чем обладает страна ваша! Сама речь ваша, ваше обхождение… О, диво дивное!

Надир-шаху подносится целый кувшин варенья из лепестков роз. Увлекшись незнакомым лакомством, шах забывает о вине и даже о чудесной музыке, в самозабвении он опустошает кувшин до дна.

— О, чудо чудное! О, диво несравненное! — повторяет он восхищенно. — Да это варенье слаще «живой воды»! Мы всегда будем высоко ценить гостеприимство вашей страны. Она поистине вправе гордиться всем, что имеет!

Старый Тахт-е-таус весь трепещет от гнева. На его глазах кощунственно обесцениваются драгоценнейшие перлы искусства, которые он бережно взлелеял и взрастил, которым он пожертвовал всю свою силу, сам оставшись столь слабым и беспомощным. И голоса в небе звучат уже вовсе без воодушевления. Подумать только, их ценят ниже, чем розовое варенье! Нынче Мухаммад-шах похваляется перед чужеземцем кувшином варенья в большей мере, нежели их божественным искусством!

Но внимание Надир-шаха привлекает уже не варенье, а одна из танцующих перед ним девушек. Самая прелестная из всех, она достойно представляет и изящество северного, и роскошь южного танца. Тело ее гибко, как тростник, и подвижно, как ртуть. Каждое движение ее дарит красоту всему сущему на земле, а каждый взгляд танцовщицы вдыхает в эту красоту жизнь. Вся она как родник, из которого бурной струей извергаются все новые и новые, бесконечные в своем многообразии, лики прекрасного. Звон ее ножных бубенчиков словно сам неудержимый бег этого ручья, и когда бубенчики вдруг замолкают, ручей прекращает свой бег. Источник застывает и обращается в обворожительное ледяное изваяние.

— О, диво дивное! — восклицает Надир-шах, пожирая взглядом неподвижно замершее тело танцовщицы. — Какое очарование, какое изящество! От лица Газни мы низко склоняемся перед невиданной красой. Эту танцовщицу мы увезем с собой в нашу столицу. Пусть будет она лучшим украшением нашего шахского двора! Но мы не примем ее как дар, мы щедро уплатим за нее из нашей казны. — И, глянув на Мухаммад-шаха, победитель добавляет: — Мы оцениваем красоту танцовщицы в целых две сотни ашрафи [71] Ашрафи — старинная иранская золотая монета. .

Снежное изваяние вдруг снова оживает. Танцовщица сходит со своего места и приближается к шаху-завоевателю.

— Покорнейшая рабыня шахиншаха из Газни осмеливается сама просить вознаграждения за свое искусство, — произносит она.

— Шахиншах Газни готов вознаградить твое совершенство в красоте и танце любым подарком, какой только пожелаешь. — Говоря так, Надир-шах берет танцовщицу за руку, привлекает к себе и запечатлевает на снежной белизне ее тела свои жаркие поцелуи! Молча восприняв этот знак благосклонности, танцовщица высвобождается из объятий шаха и снова склоняется перед ним в поклоне.

— Шахиншах даровал недостойной рабыне право самой избрать себе подарок, и она бесконечно ему благодарна. Рабыня желает лишь одного…

— Чего ни пожелает несравненная красота, все будет исполнено по нашей милости, — соглашается Надир-шах, и по жилам его горячим потоком начинает струиться кровь. Но он чувствует, что в глазах танцовщицы сияет то, что доступно не для губ, а лишь для глаз его. Ах, какая жалость, что глаза не способны, подобно губам, впитать в себя эту таинственную, неуловимую сладость!

Танцовщица низким поклоном выражает повелителю крайнюю свою почтительность и снова выпрямляет стан.

— Ничтожная рабыня осмеливается просить у господина единственной награды — да позволит ей великий шах провести весь назначенный судьбою срок жизни в родном Хиндустане.

Старый Тахт-е-таус несказанно рад этому ответу. Но Надир-шах судорожно, будто от змеиного укуса, передергивается всем телом. Молча, пронзительно смотрит он в лицо танцовщицы, затем переводит взгляд на сидящего поблизости Мухаммад-шаха. Тот тоже обращает налитые кровью глаза на неблагодарную рабыню. Ведь еще минуту назад он мечтал, присовокупив к кувшинам розового варенья еще и эту накрашенную куклу, окончательно задобрить шаха, он мечтал о том, что Надир-шах милостиво отступится от невыносимых для царской казны контрибуций и мирно уйдет в свой Газни… Надир поднимается с трона. Поднимается с шелковых подушек и вся его свита.