Марк Галлай - Полоса точного приземления

Летчики долго обживались в кабине.

Слезли на землю, когда стало уже темнеть и механики начали разворачивать самолетные чехлы, недвусмысленно намекая, что пора бы, мол, и честь знать!

Литвинов любил эту сторону своей работы. Конечно, она доставляла меньше радости и удовольствия, чем сам полет, но была и в ней своя изюминка. Знакомясь с расчетами, рассматривая графики продувок, даже просто разглядывая стоящий на земле самолет, Марат все время прицеливался к одному: каков он в полете, что за характер у него, какие особенности? А потом, полетав на этом самолете, снова возвращался к тому, что угадал заранее, а чего не угадал. И искал последнему - чего не угадал - объяснений: где ошибся, чего не учел в своих прогнозах, на что не обратил должного внимания, а что, напротив, переоценил. Называл это: пустить в ход линию обратной связи. И, проделав такую процедуру на десятках летательных аппаратов, на которых вылетал, научился предугадывать их пилотажные свойства почти безошибочно. Летчики не раз обсуждали это умение Марата.

- Силен, черт! - сказал как-то восхищенный Аскольдов. - Прямо мистика какая-то.

- Ничего не мистика, - возразил реалистически мыслящий и не склонный к вере в потусторонние явления Нароков. - Просто интуиция… - И, подумав, добавил: - Но та самая, которая дочь информации.

Вечером отправились в гости. Пригласил к себе Труханов. Литвинов попробовал было уклониться:

- Завтра же с утра работать. Надо бы выспаться… Но Tpyxaнов настоял:

- Так мы ж недолго. Часика два - и по домам… Я уже позвал кое-кого. А Таисия моя чего-то напекла…

Последний довод решил дело. Пренебречь стараниями гостеприимной хозяйки - это было бы непростительно.

- Будем джентльменами, - сказал Степан.

- Будем. Ничего другого не остается, - согласился Марат.

Труханов жил в заводском доме, в пятнадцати минутах ходу от проходной. Мог бы получить квартиру в центре города, но, несмотря на нажим со стороны жены, периодически то усиливающийся, то временно затихавший и никогда не прекращающийся полностью, никуда далеко отрываться от завода не хотел.

Комнаты, увиденные гостями, казалось, принадлежали разным квартирам. Одна, большая, служившая, по-видимому, одновременно и столовой, и спальней, и «приемной», была плотно уставлена разного рода пуфиками, диванчиками, креслицами, на которых возлежало множество вышитых подушек. На всех горизонтальных площадках - буфете, этажерке, комоде - лежали столь же щедро вышитые салфетки со стоящими на них фарфоровыми статуэтками. С развешанных по стенам картинок глядели маркизы в напудренных париках, пастухи, пастушки и почему-то морда здоровенного добродушного сенбернара, которого обнимала за шею крохотная девчушка с розовым («Под цвет обоев», - подумал Литвинов) бантом на белокурой головке. С большого абажура свисали пышные разноцветные кисти. Телевизор - представитель иного, технического шика - выглядел, несмотря на покрывающую и его расшитую салфетку, телом несколько инородным.

Зато соседняя комната, принадлежавшая хозяину дома, отражала другие вкусы, а также, как заподозрили гости, его ответную реакцию на стиль большой комнаты. Здесь стоял только стол, два стула, узкая солдатская койка, несколько полок с книгами да небольшой верстачок со слесарными и столярными инструментами. Даже такой непременной принадлежности комнаты летчика, как модели самолетов, и той не было. Впрочем, последнее обстоятельство объяснялось скорее всего тем, что Труханову до первого из юбилеев, к которым обычно приурочиваются подношения моделей, оставалось еще годиков пять. Так что в этом отношении у него все было впереди.

Кроме хозяев - Труханова и его жены, миловидной полной блондинки со сложно организованной, похожей на буддийскую пагоду прической, - в большой комнате сидели тесть Труханова - костистый старик, старший мастер большого сборочного конвейера, его друг - цеховой бухгалтер да два летчика-испытателя, шапочно знакомые Федько и Литвинову и отличающиеся забавной контрастностью своих шевелюр: у одного голова была наголо брита, а другой оказался счастливым обладателем густой черной шапки волос. Все - свои, заводские.

Труханову и другим заводским летчикам полетать завтра никак не светило. Календарь показывал начало второй декады, а завод, хоть и выполнял план исправно, но, как и многие его собратья, львиную долю продукции сдавал в последние дни месяца: двадцать девятого, тридцатого, тридцать первого числа. А иногда, вопреки структуре принятого в цивилизованном мире календаря, даже тридцать второго, а то и тридцать третьего. Эти малопривычные нашему слуху числа имели вполне реальное объяснение: в первые дни следующего месяца «досдавалась» продукция предыдущего… С этим боролись. Разрабатывали прекрасные планы перехода на равномерный, ритмичный выпуск. Чего-то в этом направлении вроде бы уже добились.