Марк Галлай - Полоса точного приземления

Испытательные полеты - одно из самых увлекательных, но и самых трудных дел на свете. Герой этой повести летчик-испытатель Марат Литвинов испытывает устройство, которое обещает практически закрыть понятие «нелетная погода». Поначалу трудности, с которыми сталкивается летчик, кажутся чисто техническими, пилотажными, но очень скоро выясняется, что они, как, наверное, все в нашей жизни, тесно переплетены с проблемами психологическими, нравственными, моральными. Об этом и повесть.

С повестью, которая лежит перед вами, автор, говоря откровенно, хлебнул лиха! С самого начала работы над ней все пошло как-то иначе, чем с другими, более ранними его книгами.

Те, более ранние, принадлежали жанру, который условно (и, наверное, не очень точно) принято называть художественно-документальным. Главной приметой этого жанра справедливо считается строгое следование фактам, категорическая недопустимость каких бы то ни было вымыслов и домыслов.

До поры до времени особых трудностей в связи с этим у автора не возникало. Но когда он - в этой повести - вознамерился больше углубиться в проблемы нравственные, психологические (хотя и связанные с той же жизнью в авиации), испытанный жанр оказал сопротивление. Автор не смог заставить себя написать «он почувствовал…» или «он подумал, что…» применительно к реальным - живущим или жившим - людям.

Автор долго воевал с материалом, с темой, с самим собой, а когда пыль этих сражений улеглась, не без удивления обнаружил, что перед ним лежит рукопись, в которой все события вымышленные. Схожие с когда-то где-то происходившими, но вымышленные… И технические проблемы, вокруг которых разгораются в повести страсти человеческие, тоже вымышленные: так, например, никогда не существовала фигурирующая в повести станция «Окно» - мировая авиационная техника пошла по другим путям осуществления «слепого» захода на посадку. А главное, полностью вымышленными оказались персонажи повести. Разве что Белосельского, Федько и Шумова можно отдаленно - весьма отдаленно - связать с реально существующими или существовавшими людьми.

Действие повести происходит в шестидесятые годы. Вообще говоря, точная привязка описываемых событий к определенному промежутку времени в данном случае, наверное, не так уж обязательна - речь идет прежде всего о психологии людей, которая изменяется с течением времени не очень быстро. Правда, чрезвычайно быстро изменяется техника, особенно авиационная, но не она находится в центре повествования. Шестидесятые годы показались автору, пишущему о летчиках, интересными и потому, что тогда еще. продолжали активно действовать, летать авиаторы, участвовавшие в Великой Отечественной войне и вынесшие из нее немалый профессиональный, а главное, нравственный опыт.

Закончив повесть, автор по инерции поставил было подзаголовок «документальная». Но тут же зачеркнул его, потому что… Выше как раз объяснено, почему… Однако, если бы существовал такой термин, автор охотно предпослал бы повести подзаголовок - «почти документальная».

А впрочем, раз уж написано просто «повесть», пусть так оно и остается. Тем более, что это, наверное, действительно ближе всего к тому, что в конце концов получилось на самом деле.

«Высота сто восемьдесят. Скорость двести девяносто», - глуховато прозвучал в наушниках голос наблюдателя.

Литвинов пошевелился - поудобнее устроился в кресле, снял с рук перчатки («кто видел пианиста, который играл бы в перчатках?») и, не глядя, бросил их на боковой пульт кабины. Кожей ладоней сразу ощутил теплоту штурвала и пронизывающую его - как живое существо - мелкую дрожь. Теперь на последнем, завершающем этапе захода на посадку вслепую пилотировать самолет требовалось с точностью ювелирной.

В кабине уютный полумрак. Стекла задернуты непроницаемыми черными шторками. Мистическим зеленоватым светом флюоресцируют стрелки и оцифровки приборов. Снаружи доносится спокойное, приглушенно-монотонное шипение работающих на средних оборотах реактивных двигателей.

- Высота сто пятьдесят. Скорость двести восемьдесят…