Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

— Мы не увидимся два года, зато когда мы наконец встретимся, я возьму тебя с собой в Париж и Лондон, прекрасный, оживленный Лондон!

— Ты добр ко мне, — сказала Наоми. — И ты единственный, кто сумел подчинить себе мои мысли, мою волю. Остальных, кого я будто бы люблю, я люблю только ради себя самой, ради удовольствий, которые они мне доставляют, и, хотя я не могу обойтись без них, часто они ужасно раздражают меня.

— Они не потакают тебе, как я, — ответил граф.

— Ты? — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты потакаешь мне? Нет, ты не исполняешь даже моего самого невинного и самого горячего желания. И поэтому я терплю унижения, о которых даже не смею тебе рассказать, зная, что ты тут же станешь жестким и холодным. — Она прижалась щекой к его щеке, навила прядь его волос себе на палец и, казалось, не смела дохнуть. — Ты стыдишься признать открыто, что я твоя родная дочь! А если нет, скажи, по крайней мере, кого мне любить как отца.

— Меня, — твердо сказал граф. — Меня! Ты — мое дитя!

Но взгляд его стал сумрачным, и лоб прорезали морщины, глаза словно бы опровергали то, что говорил язык.

— А кого считают моими родителями люди? Матерью — дочь еврея, а отцом?

— Ты никогда не слыхала его имени, — ответил граф. — Одного норвежца. Он умер. Страшной смертью, какой и заслуживал.

— Умоляю, расскажи мне!

— Нет, — ответил граф и ушел.

«Он тоже ко мне жесток, — подумала Наоми. — Все люди мучают друг друга. Только Норман мой верный и добрый друг, он любит меня больше всех, и его-то посадили на цепь». Она вышла во двор и стала ласкать и целовать пса, потом спустила его с цепи, и они отправились на прогулку вокруг двора. Пес был на верху блаженства: он катался по снегу, вилял хвостом и высоко подпрыгивал; длинный красный язык свисал из широкой пасти, извергавшей клубы пара.

— Мой милый Норман, — вздохнула Наоми. — Что ж, ты и должен меня любить, ведь «Норман» значит «норвежец». Ради одного твоего имени стоило дать тебе свободу.

Кристиан в это время возвращался со своей одинокой прогулки по саду.

Сегодня потеплело, и один из снеговиков, вчера таких горделивых, был ранен в ноги и выронил копье. Зазвонил колокол к обеду, и Кристиан пошел на его зов. Но, едва отворив калитку, он увидел Наоми с собакой, которая громко лаяла и скалила свои острые зубы. Увидев, как он испугался, Наоми громко расхохоталась. Пес повернулся к Кристиану; тот бегом возвратился в сад, умоляя девушку привязать зверя.

— Трусишка! — воскликнула Наоми.

И в это время пес вырвался, бросился всем своим весом на калитку, распахнул ее и погнался за Кристианом. Увидев рядом с собой огромную зверюгу с красной, изрыгающей пар пастью и острыми белыми зубами, юноша вскрикнул. Он инстинктивно попытался залезть на снеговика, обеими руками ухватившись за его упавшее копье, но собака мгновенно настигла его и укусила. Снеговик с глухим звуком рухнул наземь, к счастью для Кристиана: шум и поднявшийся снежный вихрь заставили пса отступить.

Прибежали несколько слуг. Наоми молча стояла у открытой калитки.

— Он весь в крови! Собака укусила его! — кричали вокруг.

— Вот к чему приводят твои дикие выходки, — строго сказал граф.

Кристиана подняли с земли.

— Пристрелите пса! — велел граф.

Наоми бросилась к нему и стала умолять пощадить собаку, потом схватила Кристиана за руку и, жалостно заглядывая ему в глаза, попросила заступиться за ее любимца. Она коснулась губами его щеки, и он не смог ей отказать.

Из ближайшего городка был вызван врач. Боялись, что укус может оказаться опасным; Кристиана окружили заботой и ухаживали за ним как могли. Наоми зашла к нему и села у его постели. Она была молчалива и серьезна; в знак прощения он протянул ей руку и, дабы сказать приятное, повторно выразил желание, чтобы псу была сохранена жизнь.

— Мне кажется, я могла бы полюбить тебя, — с удивительной пылкостью произнесла Наоми, глядя в бледное лицо юноши сверкающими глазами.

Графу пора было уезжать, однако о том, чтобы Кристиан доехал с ним до Оденсе, не могло быть и речи. Господину Кнепусу сообщили о случившемся письмом.

— Страх и печаль убивают меня, — сказала графиня сыну. — Ты покидаешь нас, и я знаю, что больше мы никогда не свидимся. Когда ты вернешься через год или два, зайди в деревенскую церковь, открой наш фамильный склеп, и ты найдешь там одной гробницей больше.

— Ах, матушка, так пишут в романах, — улыбнулся граф.

— Так написано в моем материнском сердце, — торжественно провозгласила графиня.