Дилан Томас: Портрет художника в щенячестве

– Смешной кабак, – сказал я. – Надписи – да?

– Ну как? Отпустило?

– Я в полной норме.

– Там для тебя девочка хорошенькая. Смотри – глазки тебе строит.

– Но она же без носа!

Питье мое мигом претворилось в пиво. Стучал молоточек: «Внимание! Внимание!» Председатель, без воротничка и с сигарой, просил мистера Дженкинса исполнить «Лилию Лагуны».

– По ходу заявок, – сказал мистер Дженкинс.

– Внимание! Внимание! Выступает Катя Севастопольская. Что, Катя, будешь петь?

Катя спела национальный гимн.

– Мистер Фред выступает со своей обычной похабелью.

Надтреснутый баритон портил хор. Опознав в нем свой собственный, я его потопил.

Девушка из Армии Спасения, увертываясь от рук двоих пожарников, им всучала плакат.

Молодой человек, с ослепительным носовым платком на голове, в щегольских черных с белым штиблетах, из которых торчали голые, носками не защищенные пальцы, плясал, покуда весь бар не взвыл от восторга.

Тед хлопал у меня над ухом:

– Вот это стиль! «Нижинский ночного мира». Чем не тема! Может, он мне даст интервью?

– Держи карман, – сказал мистер Фарр.

– Зачем портить мне настроение?

Ветер с доков надрывал улицу, буйствовала в бухте драга, исходил гудком на подступе пароход, подсекались и кренились фонари, но вот снова застлало дымом пятнистые стены, над женской скамьей сочились Мария с Георгом, и Джек Стифф шептал, как клешней заслоняя рукой лицо:

– А Гарбо слиняла.

Веселые, грустные женщины жались друг к дружке.

– Внучка миссис Харрис напутала. Дочка Старой Гарбо целехонька, это ребеночек мертвый родился. Ну и старухи хотят свои деньги обратно, а как ее найдешь? – Он облизал руку. – Я-то знаю, куда она подалась.

Его друг сказал:

– В пивную за мостом.

Женщины вполголоса изобличали миссис Протеро: врунья, гулящая, безотцовщину наплодила, воровка.

– Подцепила – сами знаете что.

– И не лечится.

– Татуировку сделала: Чарли с усиками.

– Три с полтиной мне задолжала.

– Мне – два десять.

– На зубы копила.

– А мне шиллинг шесть пенсов – на черный день берегла.

И кто это знай подливал в мой стакан? Пиво лилось у меня по щекам, натекало за шиворот. Рот наполнился слюной. Скамья плыла, каюта «Фишгарда» кренилась. Мистер Фарр медленно уходил вдаль; телескоп перевернулся, лицо мистера Фарра дохнуло на меня широкими волосатыми ноздрями.

– Мистера Томаса сейчас стошнит!

– Осторожно, ваш зонтик, миссис Артур!

– Голову ему подержите!

Последний трамвай улязгивал восвояси. У меня не осталось пенни на проезд.

– Здесь сойдете. Поосторожней.

Холм на подступах к родному дому, вертясь, подхватил меня и взмыл до небес. Все уже легли. Я влез в беснующуюся постель, и обойные озера слились и сглотнули меня.

Воскресный день был тихий, правда колокольня Святой Марии за милю от нас трезвонила у меня в голове еще долго после того, как отошла обедня. Зная, что никогда больше в рот не возьму спиртного, я до обеда валялся в постели и ворошил в памяти зыбкие очертания и дальние звуки вечернего города. Просмотрел газеты. Все новости были в то утро плохие, только одна статья – «Господь был любитель цветов» – меня пробрала до слез сочувствия и восторга. Я отклонил рождественский филей с тремя кочешками брюссельской капусты.

Вечер я просидел в парке, один, перед пустой эстрадой. Поймал подкинутый ветром шарик оберточной бумаги, расправил на коленке и набросал три первых стиха обреченной поэмы. Пес уткнулся в меня под голым деревом, на холоду, – потерся о мою руку.

– Ты мой единственный друг, – сказал я ему.

Он со мной оставался до темноты, внюхивался, чесался.

В понедельник утром, терзаясь стыдом и ненавистью, не решившись снова в них заглянуть, я разорвал статью и поэму, забросил на шкаф обрывки, а в трамвае, по дороге в редакцию, говорил Лесли Берду:

– Жалко, тебя в субботу не было с нами!

Во вторник, под вечер – то есть в самый сочельник, – я с взятой взаймы полкроной вошел в заднюю комнату «Фишгарда». Джек Стифф сидел в одиночестве. Женская скамья была устлана газетами. С лампы свисали гроздью воздушные шары.

– Привет!

– С праздником!

– А где же миссис Протеро?

Рука у него была теперь перевязана.

– А? Вы не знаете? Она все деньги прокутила. За мост снесла, в «Радость сердца». Подружек никого не пригласила. А ей больше фунта собрали. Много спустила сразу, пока еще не узнали, что дочка не померла. И после этого в глаза им взглянуть не посмела. Ну, вздрогнем. А в понедельник в пивнушке уже остальное прикончила. С банановой лодки увидели, как она по мосту шла и посередке остановилась. Но не поспели они.