Джон Фаулз - Червь

В: Будет. Довольно об этом.

О: Нет, ещё слово. Иначе не поймёшь, каким путём влеклась моя душа. И душа Его Милости. Не прогневайся: говоря лишь об одном, всё истину до конца не представишь. Подлинно, что я спозналась с Диком сперва по принуждению, но продолжала его удовольствовать из жалости. Скоро я нашла, что он умеет доставить немалое наслаждение. Ни один мужчина — ни даже тот первый, которого я узнала ещё девчонкой, безрассудно пренебрегши родительскими наставлениями, — никто не в силах был усладить меня так, как Дик. В греховном искусстве любви он не смыслил аза в глаза, но я бы не променяла его ни на какого искушённого знатока. Так он меня любил — крепко любил, всем своим непонятным сердцем, только что не умел высказать эту любовь словами. А мне это его немотствование говорило больше, чем все въявь произнесённые речи. Не через телесную связь, не в совокуплении, от нашего скотского начала происходящего, — нет, в другие минуты. Когда я в дороге дремала у него на груди, когда наши взгляды встречались — да разве всё упомнишь? Тогда я слышала, что он хочет сказать, даже яснее, чем если бы он изъяснялся вслух. В тот последний вечер он пришёл ко мне в почивальню и овладел мной, а потом лежал у меня в объятиях и плакал. И я плакала вместе с ним, потому что постигала причину его слёз. Точно мы с ним заточены по разным казематам: видим друг друга, за руки берёмся, а больше ничего не можем. Называй это как тебе заблагорассудится, но я от роду ничего непонятнее и слаще этих слёз не знавала. С ними выходил из меня мой блуд, грех, зачерствелость моя — всё, что поселилось во мне с тех пор, как я утратила невинность. Все эти годы я жила во мраке и была словно каменная; не знаю, сделалась ли я доброй христианкой, сподобилась ли спасения, одно могу сказать: раскаменела. Хочешь верь, хочешь не верь — это чистая правда.

В: Вы любили этого человека?

О: Любила бы, сумей он совлечь с себя Адама.

В: И что вам слышалось в его безмолвных речах?

О: Что он, как и я, разнесчастнейший из смертных, только от другой причины. И что он так обо мне и понимает. И за то ещё меня любит, что я не извожу его насмешками и презрением.

В: Хорошо. Не случилось ли вам в тот последний день путешествия поудалиться вместе с Его Милостью от остальных?

О: Мы взъехали на гору при дороге. С вершины было видно на много миль вперёд.

В: Верно ли, что Дик при этом указал в неком направлении? Что то было указание на некую местность?

О: Мне подумалось, это он для пущей важности: хочет показать, что хорошо знает окрестности.

В: Просил ли Его Милость о таковом указании? Не предварялось ли оно какими-либо знаками?

О: Нет.

В: Не указал ли Дик в направлении пещеры, к которой вы приехали на другой день?

О: Этого я не разобрала.

В: Пещера имела своё положение как раз в той стороне, не так ли?

О: Может быть, и в той. Он указывал на запад — вот и всё, что я поняла.

В: Далеко ли вам оставалось до места вашего ночлега?

О: Часа два езды или чуть больше.

В: Не случилось ли в дороге ещё что-либо достойное примечания?

О: Его Милость рассерчал из-за фиалок. Они так славно пахли, и я сунула пучок себе за шарф под самым носом. А Его Милость, не знаю почему, посчитал это за дерзость. Но всё это он мне высказал после.

В: Осерчать без причины? А других поводов, выключая букетец цветов, вы ему не подавали?

О: Точно не подавала.

В: Что же он вам потом высказал?

О: После ужина он прислал за мной Дика. Я было решила — опять для той же надобности, но едва я к нему вошла, как он Дика отпустил. Его Милость велел мне раздеться донага. Я сделала по его слову и ожидала, что он наконец испытает на мне свои силы. Но он вместо того приказал мне сесть подле себя на скамью, точно как для покаяния, и припомнил мне эти самые фиалки. Отчитал за дерзость, обругал шлюхой — как только не честил. Сам себя в лютости превзошёл, словно с цепи сорвался. Даже заставил опуститься на колени и клятвенно подтвердить, что все его слова про меня правда. А потом нежданно-негаданно заговорил на иной лад, уверил меня, что, напротив, он мною весьма доволен. Вслед за тем он завёл речь о тех, кого называл хранителями вод, — нам предстояло увидеться с ними назавтра. И я, оказывается, была привезена сюда с тем, чтобы их ублажать, а за это Его Милость обещал мне награду. Только я должна отбросить лондонское жеманство и держаться с ними попросту, без затей и виду не показывать, что взята из борделя.