Жан-Мари Гюстав Леклезио - Онича

Финтан неотрывно смотрел на людей, сидевших на корточках и колотивших по корпусу корабля молотками, словно это была музыка, какой-то тайный язык, словно они рассказывали историю кораблекрушений на берегу кру. Однажды вечером, ничего не сказав May, он перелез через поручни и спустился по ступенькам на грузовую палубу. Пробрался меж тюков к большим люкам, где обитали чернокожие. Был закат, судно шло по грязному морю к какому-то большому порту — Конакри, Фритауну или Монровии, быть может. Раскаленная солнцем палуба все еще обжигала. Пахло отработанной смазкой, маслом, чувствовался едкий запах пота. Пристроившись у ржавых шпангоутов, женщины укачивали своих маленьких детей. Совершенно голые мальчишки играли с бутылками и консервными банками. Было много усталости. Люди лежали на тряпье, спали или смотрели в небо, ничего не говоря. Всё было очень тихим и очень медленным, море сглаживало длинные волны из океанских далей, безразлично проскальзывавшие под затылком корабля к подножию мира.

Никто не говорил, только впереди слышался одинокий голос, который что-то тихонько пел, и это пение сливалось с медленным подъемом волн и дыханием машин. Всего лишь чей-то голос со своими «а-а» и «эйя-о», не то чтобы печальный, не то чтобы жалобный, просто легкий голос человека, привалившегося спиной к тюку, одетого в грязные лохмотья, с глубокими шрамами на лбу и щеках.

Нос «Сурабаи» поднимался на волнах, временами взбивая над палубой фонтанчик брызг, сквозь который просвечивала радуга. Обожженных солнцем людей накрывало холодным облаком. Финтан сел на палубу, чтобы послушать песню человека в лохмотьях. Робко подошли дети. Никто не говорил. Небо пожелтело. Потом настала ночь, а человек продолжал петь.

В конце концов Финтана заметил голландский матрос и спустился за ним. М-р Хейлингс был недоволен: «На грузовую палубу ходить запрещено, ты это знал!» May была в слезах. Она уже чего только не передумала, всякие ужасы: что его смыло волной, что он утонул, высматривала его в безжалостной струе за кормой, хотела, чтобы остановили корабль! Прижимала Финтана к себе, не в силах еще что-то сказать. Он в первый раз увидел ее плачущей и тоже плакал. «Я больше не буду, May, не пойду больше на палубу».

Потом, через некоторое время, спросил: «Слушай, May, а почему ты вышла за англичанина?» Он сказал это с такой серьезностью, что она засмеялась. Сжала его в объятиях, так крепко, что его ноги оторвались от палубы, и закружилась с ним, словно танцевала вальс. Такое не забыть, никогда. Сумерки на носу корабля, медленная песня человека в лохмотьях и May, что прижимала Финтана к себе, танцуя с ним на палубе до головокружения.

Они плыли к другим портам, другим устьям. Манна, Сетта-Крус, Табу, Сассандра, невидимые средь темных пальм, острова, что появлялись и исчезали, реки с илистыми водами, несущие к морю стволы деревьев, словно мачты, сорванные при кораблекрушении. Бандама, Комое, лагуны, огромные песчаные пляжи. May говорила с чиновником английской колониальной администрации по имени Джеральд Симпсон.

Он тоже плыл в Оничу, направлялся к новому месту службы. Его должность называлась District Officer, D.O. [8] Окружной комиссар, глава округа ( англ. ). «Я слышал о вашем муже», — сказал он May, ничего больше не добавив. Это был высокий худой человек с подкрученными кверху усами. На его горбатом носу красовались маленькие очки в стальной оправе, а светлые волосы были очень коротко острижены. Разговаривал он тихо, почти шепотом, едва шевеля тонкими губами, словно с презрением. Называл все порты и мысы, бросая взгляд на далекий берег. Говорил о кру, слегка повернув туловище к носу корабля и поблескивая оправой очков. Финтан его сразу же возненавидел.

«Эти люди… Все время разъезжают из города в город, способны продать что угодно».

И неопределенно кивал на человека, который пел вчера вечером в ритме волн.

Еще один человек заговаривал с May, тоже англичанин, а может, и бельгиец, с забавной фамилией Флоризель. Очень большой и толстый, краснолицый, вечно мокрый от пота. Он беспрестанно пил темное пиво и говорил громким голосом со смешным акцентом. Когда May и Финтан оказывались рядом, рассказывал им жуткие истории об Африке, о похищенных, изрубленных в мелкие кусочки и проданных на рынке детях, о веревках, натянутых ночью поперек дороги, чтобы выбивать из седла велосипедистов и тоже пускать на бифштексы. Историю о пакете, предназначенном одному богатому торговцу из Абиджана, в котором на таможне нашли разрубленное на части и завернутое в крафтовскую бумагу тело маленькой девочки, ручки, ножки и голову. Он громогласно рассказывал все это и сам шумно хохотал, один. May брала Финтана за руку и уводила подальше. Ее голос дрожал от гнева: «Он лжец, не верь этим россказням». Флоризель разъезжал по Африке, продавая швейцарские часы. Напыщенно заявлял: «Африка — важная дама, она мне дала всё». И с презрением смотрел на английских офицеров, таких бледных и затянутых в мундиры опереточных завоевателей.