Жан-Мари Гюстав Леклезио - Женщина ниоткуда (сборник)

Jean-Marie Gustave Le Clézio

TEMPÊTE

Deux novellas

Copyright © Editions Gallimard, Paris, 2014

© И. Волевич, перевод, 2016

© И. Дмоховская, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

Ночь опускается на остров.

Ночь заливает мраком низины, просачивается в канавки между полями, ее темный прилив мало-помалу накрывает все вокруг. И люди спешат покинуть остров. Каждое утро туристы прибывают сюда на восьмичасовом пароме, захватывают свободные пространства, заполоняют пляжи, текут, словно сточные воды, вдоль дорог и тропинок. Чтобы к вечеру, с наступлением темноты, отхлынуть, отступить, исчезнуть. Суда уносят их на материк. И приходит ночь.

Впервые я приехал на остров тридцать лет тому назад. Время все изменило здесь. Я с трудом узнаю окрестности, холмы, пляжи, очертания кратера с его раскрошившимся восточным склоном.

Почему я вернулся сюда? Мало ли на свете других краев, пригодных для писателя в поисках сюжета. Других мест, вдали от мирской суматохи, не таких шумных, не таких беспокойных, других убежищ, где можно сесть за письменный стол лицом к стене и печатать строку за строкой на машинке… Но нет, я захотел снова увидеть этот остров, затерявшийся на краю света, этот уголок без истории, без прошлого, утес, исхлестанный океаном, истоптанный туристами.

Тридцать лет – коровий век. Я приехал сюда ради ветра, ради моря, ради полудиких лошадей, что бродят по лугам, натягивая коновязь, ради коров на темных ночных дорогах, с их скорбным мычанием, подобным звуку туманного горна [2], ради тявканья собак, сидящих на цепи.

Тридцать лет назад на острове не было отелей, только комнаты у мола, сдававшиеся понедельно, да ресторанчики в дощатых павильонах вдоль пляжа. Мы тогда снимали деревянный домик на холме, без всяких удобств, сырой и холодный, но нам он подходил идеально. Мэри Сонг была на двенадцать лет старше меня, ее роскошные черные волосы отливали синевой, как вороново крыло, а глаза золотились, словно осенние листья; она пела блюзы в Бангкоке, в отеле для состоятельных туристов. Почему ей вздумалось уехать со мной на этот дикий островок? Ведь это не я предложил – кажется, она сама первой заговорила о нем. Или, может, она от кого-то услышала про этот дикий скалистый остров, недоступный в сезон бурь. «Мне нужна тишина». Хотя не исключено, что это была моя идея, это я возмечтал о тишине. Чтобы писать, чтобы снова начать писать после стольких потерянных лет. Безмолвие, уединение. Тишина – только ветер и море. Холодные ночи, звездные россыпи.

Теперь все это – лишь воспоминание. Память не имеет значения, не имеет продолжения. Важно одно лишь настоящее. Это я усвоил на собственном горьком опыте. Ветер – мой друг. Он неустанно дует на этот скалистый островок, налетает с горизонта, с востока, штурмует искореженный бок вулкана, спускается к холмам, шныряет в просветах перегородок из блоков лавы, разделяющих поля, скользит по песку из раскрошенных кораллов и ракушек. По ночам в моем номере гостиницы «Happy Day» (каким образом это название – словно оборванная надпись на деревянном ящике, выброшенном морем, – добралось в эти места?) ветер свистит в щелях окон и двери, хозяйничает в полупустой комнате, где ржавая железная кровать тоже напоминает обломок кораблекрушения. У моей добровольной ссылки нет других причин, кроме этого серого неба и серого моря, кроме пронзительных призывов ныряльщиц – собирательниц морских ушек [3], криков, посвиста – подобия неведомого древнего языка, языка морских животных, населявших мир задолго до появления человека… Ауа, йяаа, аии, аии! .. Женщины собирали моллюсков уже в те времена, когда Мэри показывала мне остров. Но тогда здесь все выглядело иначе. Ныряльщицам было лет по двадцать, они погружались в воду без одежды, только в поясах, набитых камнями, да в масках, снятых с трупов японских солдат. Не носили ни перчаток, ни обуви. Теперь они постарели, ныряют в черных эластичных комбинезонах, в перчатках из акриловой пряжи, в тапочках из яркого пластика. В конце рабочего дня они шагают по обочине, толкая перед собой детские коляски с уловом. А некоторые едут на мотороллерах или бензиновых трехколесных скутерах. У каждой на поясе висит нож из нержавейки. Свои комбинезоны они снимают среди скал, рядом с построенным для ныряльщиц блочным бараком; моются у порога под струей из шланга, а потом расходятся по домам, прихрамывая, разбитые ревматизмом. Ветер унес прочь их молодые годы, да и мои тоже. Небо серое, унылое, как напрасные сожаления. Море беспокойно хмурится, налетает на прибрежные утесы, на острые пики лавы, бурлит и пенится в больших заводях, в горловинах узких бухточек. Без этих ныряльщиц, что ежедневно добывают моллюсков, море было бы для меня враждебной, неодолимой стихией. Каждое утро я вслушиваюсь в крики женщин моря, в хриплый, надсадный звук их дыхания, когда они выныривают из воды, –