Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Уж начало светать, белее стали скалы.
На табуретку у кровати сев устало,
Была она бледна, лежал на сердце гнет,
Казалось, что ее раскаянье грызет.
И говорила так она сама с собою
Под непрерывный гул свирепого прибоя:
«О, господи, мой муж! Ну что он скажет мне?
Его упреки заслужила я вполне.
Работа, пятеро детей, и не хватало
Ему других забот! И так их разве мало,
Чтоб я еще одну взвалила на него?
Прибьет меня — скажу: ты прав. Ну для чего
Я поступила так? Вот он идет. О боже!
Нет, просто дверь скрипит… И как боюсь я все же
С ним встретиться сейчас. Его все нет и нет!»
У Дженни на лице лежал печали след,
Взор омрачали ей раздумий горьких тени,
И, погруженная в пучину треволнений,
Не слышала она, как за окном возник
В тумане утреннем бакланов мрачный крик,
Как плещется прилив, как ветер разыгрался…
И вдруг открылась дверь и в хижину ворвался
Свет утренний, и с ним вступает на порог
Рыбак. Он держит сеть в руках. Он весь продрог.
Но улыбается и восклицает: «Дженни!»

«О, наконец-то ты!» И вот через мгновенье
Она к своей груди прижала рыбака,
И гладит мокрое лицо ее рука,
Лицо, где доброта душевная сияет
При свете очага, который озаряет
Его черты… Затем начался разговор.
«Не повезло, жена! Ведь море — словно вор».
«Как ловля нынче шла?» — «Нельзя придумать хуже».
«И было холодно?» — «Окоченел от стужи.
Вернулся я ни с чем. И сеть свою порвал.
Сам дьявол, кажется, вселился в этот шквал.
Какая ночь была! И лодка то и дело
Как будто в бездну опрокинуться хотела.
А ты что делала? Как время провела?»
Смущенье женщины скрывала полумгла.
«Что делала? Мой бог! Сама не знаю толком.
Я шила… Слушала, как ветер воет волком.
И было страшно мне». — «Да, трудная зима».
Тут Дженни, побледнев, как будто в чем сама
Виновною была, сказала: «Между прочим,
Соседка умерла… Возможно, прошлой ночью,
Когда ты занят был работою своей.
Оставила она двух маленьких детей,
Мальчишку с девочкой: она едва лопочет,
Малыш на двух ногах ходить еще не хочет.
Их мать была совсем задавлена нуждой…»

Рыбак задумался. Потом он головой
Тряхнул и, шлем стянув, в котором ночь проплавал,
Его забросил в темный угол: «Ах ты, дьявол!
Их пятеро у нас. А если семь? Беда!
И так уж в год плохой случалось не всегда
Нам лечь поужинав. Что предпринять мы сможем?
Нет, не моя вина. С самим решеньем божьим
Могу ли спорить я? И в силах ли понять,
Зачем у малышей решил он мать отнять?
Не очень я учен, чтобы осмыслить это.
Величиной с кулак — и лаской не согреты
Два этих существа. Ну, как тут быть, жена?
По-моему, сходить за ними ты должна.
Забрать от мертвой надо их, по крайней мере.
Не ветер к нам стучит — их мать стоит у двери
И молит взять детей. Потом по вечерам
Пускай уж семеро лезть на колени к нам
Начнут: у нас для них различия не будет.
Бог, видя семерых, должно быть, не забудет,
Что надо их кормить, что стало больше ртов.
Он добрый и пошлет хороший нам улов.
Работать за двоих я буду… Значит, ясно:
За ними ты пойдешь. В чем дело? Не согласна?»

И Дженни так ему ответила: «Взгляни
За занавеску, дорогой мой. Там они!»

Пятнадцать сотен лет во мраке жил народ,
И старый мир, над ним свой утверждая гнет,
Стоял средневековой башней.
Но возмущения поднялся грозный вал,
Железный сжав кулак, народ-тиран восстал,
Удар — и рухнул мир вчерашний!

И Революция в крестьянских башмаках,
Ступая тяжело, с дубиною в руках,
Пришла, раздвинув строй столетий,
Сияя торжеством, от ран кровоточа…
Народ стряхнул ярмо с могучего плеча, —
И грянул Девяносто Третий!

Один среди лесов, высокой полон думы,
Идешь, и за тобой бегут лесные шумы;
И птицы и ручьи глядят тебе вослед.
Задумчивых дерев тенистые вершины
Поют вокруг тебя все тот же гимн единый.
Что и душа твоя поет тебе, поэт.

Словечко модное содержит ваш жаргон;
Вы оглашаете им Ганг и Орегон;
Оно звучит везде — от Нила до Тибета:
Цивилизация … Что значит слово это?