Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Грядет желанный день, когда, расправив крылья,
Личину права вновь с себя сорвет насилье,
Нерон и Петр людей двойным ярмом согнут [522] Нерон и Петр людей двойным ярмом согнут… — Речь идет о политическом деспотизме, олицетворенном в Нероне, и о гнете христианской церкви, символом которого является главный католический святой, апостол Петр. ,
Базар и храм на „ты“ друг друга звать начнут.
Ваш трон упрочится, и, как в былые годы,
На волю выйдем мы, закрепостив народы.
Мы на крестах распнем свободные умы.
Все станет догмою, и будем править мы.
Войною станет все, — вы будете вождями.
Тираны-короли с попами-палачами
Железною пятой придавят мир опять.
И вновь увидит он, как будут оживать
В кошмарах нового жестокости былого.
И вновь построим мы из сумрака ночного
Тот храм, чтоб Ложь собрать вокруг себя могла б
Ошую — цезарей и одесную — пап.

Мы постепенно тьму сгущаем над землею,
Чтоб, властвуя уже над детскою душою,
Когтями цепкими грядущее схватить.

Благословляем мы, когда хотим убить.
Стекает не елей — густая кровь с кропила.
Сутана ваш доспех, воители, затмила.
Все сокрушает наш безмерный гром, и с ним
Орудий ваших вой, конечно, несравним.
Опять забил набат святой и грозной ночи
Варфоломеевской. Все ближе он грохочет,
И зов его звучит страшней и тяжелей,
Чем трубы на войну идущих королей.
Вам нас не превзойти ни в ужасах, ни в злобе:
Ведь вы — всего лишь меч, а мы — покров на гробе.
За вами лишь тела раздавленных лежат,
А мы и для живых устраиваем ад.

И все ж нерасторжим союз жреца с солдатом;
Мы всё себе вернем, сражаясь с вами рядом.
Уже засов тюрьмы, где мы заключены,
Неслышно приоткрыт рукою Сатаны.
На мириады душ мы скоро прыгнем жадно.
Мы отвоюем мир».

Так, ночью непроглядной,
Пока, забыв о всем, мы предаемся снам,
Из клетки тигров зов несется в клетку к львам.

Ночь. Хижина бедна, но заперта надежно.
Среди сгустившихся теней увидеть можно,
Как что-то радужное светится слегка.
Видны развешенные сети рыбака.
На полке кухонная утварь чуть мерцает.
За занавескою, что до полу свисает,
Широкая кровать. И тут же, рядом с ней,
На лавки старые положен для детей
Матрас. Пять малышей спят на матрасе этом.
В камине бодрствует огонь и алым светом
Мать озаряет их: она погружена
В молитву. Женщина печальна и бледна.
А за стеною океан, покрытый пеной,
Своим рыданьем наполняет неизменно
Ночь, ветер, и туман, и черный небосвод.

Муж в море. С детских лет сраженье он ведет
С пучиной грозною, сулящей смерть и горе,
Пусть ураган и дождь — он должен выйти в море,
Чтоб накормить детей. По вечерам, когда
К ступеням пирса поднимается вода,
Один на паруснике в море он уходит.
Тем временем жена в порядок сеть приводит,
Сшивает паруса, следит за очагом,
На ужин варит суп из рыбы, а потом,
Спать уложив детей, творит в ночи молитву.
Муж в море. Парусник вступает с бездной в битву.
Уходит человек все дальше — дальше в ночь.
Случись беда — никто не сможет им помочь.
Среди подводных скал, близ их незримой кровли,
Есть место страшное, но не сыскать для ловли
Богаче места: там, среди скалистых глыб,
Нашлось пристанище для серебристых рыб.
Но это — крохотная точка в океане.
И ночью, в декабре, средь грозных волн, в тумане,
Чтобы ее в пустыне водной отыскать,
Как надо точно силу ветра рассчитать!
Как надо хорошо знать прихоти течений!
Вдоль борта змеи волн несутся в исступленье,
Пучина корчится и разевает пасть,
И стоном ужаса ей отвечает снасть.
О Дженни думает рыбак в ночи туманной.
Все помыслы ее с ним рядом постоянно.
Так мысленно они встречаются в ночи.

И Дженни молится и слышит, как кричит,
Носясь над скалами, кричит морская птица,
Как стонет океан; и наяву ей снится
Обрушившийся вал, разбитый в щепы челн
И гибнущий моряк во власти гневных волн.
Заключены в футляр, как в вены кровь людская,
Часы стенные бьют, без устали бросая
В таинственную мглу минуты, дни, года,
И означает их биение всегда
Игру неведомой, неодолимой силы,
И колыбели крик, и тишину могилы.
А Дженни думает: «Что делать, боже мой?»
Разуты малыши и летом и зимой.
Какая нищета! Здесь хлеб едят ячменный…
За дверью океан грохочет неизменно.
Бьет тяжкий молот волн о наковальню скал,
И кажется порой, что беспощадный шквал,
Как искры очага, развеять звезды хочет;
Ночь непроглядная безумствует, хохочет,
Пускается танцовщицей веселой в пляс,
Ночь, в сумрак и туман закутавшись до глаз
И уподобившись разбойнику-злодею,
Хватает парусник и с ношею своею
Несется к скалам вдруг, и чувствует моряк,
Как разверзается пред ним пучины мрак,
Который крик его последний поглощает.
В его сознании в последний миг всплывает
Кольцо железное на пристани родной.