Кнут Гамсун - Дама из Тиволи

Время шло, в Гаустаде для неё нашлось дело — играть для больных на пианино. Никаких отклонений у неё не обнаружили, кроме, может быть, чрезмерной апатии и вялости. Её убеждали, что надо укреплять волю, быть твёрже. Не правда ли, смешно, что они сами настраивали её на то, чтобы она разоблачила их преступление против её же ребёнка! Но V неё не хватило духу. И вот она страдает и мучается, и ни один человек в мире не может ей помочь. «Может быть, вам удастся?» — спросила она меня.

Её рассказ показался мне чересчур романтичным, но я чувствовал сердцем, что сама она в него верит. Столько доброты и тепла было в её словах, что это меня убедило — она не могла лгать, по крайней мере в чём-то её история должна соответствовать истине: может быть, у неё и в самом деле был когда-то ребёнок. Может быть, она болела и ослабла настолько, что смерть ребёнка прошла мимо её сознания, а в какой-то лихорадочный момент в голову пришла мысль, что ребёнка загубили. Поэтому я спросил:

— Дитя похоронено здесь?

— Нет, его похоронили там, где я лежала в клинике, — ответила она.

— Значит, это был ваш ребёнок? — тотчас переспросил я.

На это она ничего не ответила, только мельком взглянула на меня, как-то испуганно и настороженно.

— Разумеется, я помогу вам, — сказал я тихо. — Когда приступим?

— Завтра, — живо отозвалась она, — завтра же, мой милый!

— Хорошо.

И мы договорились встретиться завтра вечером, часов в семь, перед отходом поезда.

Я пришёл на вокзал и, преисполненный решимости, ждал назначенного срока с тем, чтобы исполнить своё обещание. Пробило семь часов, она всё не шла. Поезд тронулся, я остался стоять и ждал, я ждал до восьми часов, она всё не появлялась. И в тот самый момент, когда я совсем уже было решил отправиться домой, она пришла, да таким быстрым шагом, что это скорее напоминало бег, и прямиком подошла ко мне. Не обращая внимания на стоявших рядом людей и даже не поздоровавшись, она сказала громко и внятно:

— Видите ли, вчера вечером я вас обманывала, вы, разумеется, понимаете, что я пошутила.

— Разумеется, — ответил я, смущаясь оттого, что моя собеседница говорит так громко, — разумеется, я понимаю.

— Правда? — воскликнула она. — Но ведь вы могли бы отнестись к этому вполне серьёзно, и тогда — прости меня, Господи!

— Но что вы совершили такое, что Господь должен вас прощать?

— Ах, пойдёмте, — сказала она и потянула меня за рукав. — И больше ни слова об этом, прошу вас.

— Как хотите, — ответил я, — я к вашим услугам.

Мы пошли по улице Русенкранц мимо Тиволи, пересекли Драмменсвейен и свернули в парк; я следовал за ней беспрекословно. Мы сели на нашу старую скамейку и говорили опять о разных пустяках; её мысли, как всегда, совершали головокружительные скачки, но мы не скучали. Она даже смеялась и спела какую-то песенку.

В десять часов она встала и попросила меня проводить её. Я предложил ей свою руку, скорее в шутку, чем всерьёз.

— Я не смею, — ответила она и посмотрела на меня без тени улыбки.

Мы подошли к Тиволи и прислушались — оттуда доносился шум. Человек-»штопор» опять взмывал в небо. Моя спутница вначале очень испугалась за него и так вцепилась в меня, словно это ей угрожала опасность свалиться с высоты, затем её вдруг охватило буйное веселье. Вдруг он свалится — и улетит за забор! Или вдруг приземлится на чей-нибудь столик, прямо в пивную кружку! Воображая эту сцену, она хохотала до слёз.

Всё в том же прекрасном настроении мы пошли домой, она опять что-то напевала. В тёмном переулке, у подъезда, к которому вело несколько чёрных железных ступеней, она вдруг остановилась и в ужасе отпрянула. Я встал рядом, не зная, что и подумать. Она показала на нижнюю ступеньку и хриплым голосом пояснила:

— Точь-в-точь как маленький гробик.

Тут я, признаться, рассердился. Я пожал плечами и произнёс:

— Опять вы за своё!

Она посмотрела на меня. И медленно, очень медленно её глаза наполнились влагой; из окон первого этажа пробивался свет, и я увидел, что губы её дрожат. В отчаянье она заламывала руки. Но уже в следующее мгновение она шагнула вперёд и проговорила:

— Милый, дорогой мой, будьте ко мне снисходительны!

— Разумеется, — ответил я. И мы пошли дальше. У дверей своего дома она неожиданно взяла меня за руку и пожелала на прощание спокойной ночи,

Прошло несколько недель, и я ни разу не виделся с этой странной дамой. Я злился на себя за свою доверчивость и мало-помалу пришёл к выводу, что она обманывала меня. Пусть так, решил я, но больше я на эту удочку не попадусь.