Сомерсет Моэм: ...И волки целы

— Кто же их обвинит? — возразил президент.

— Их я не обвиняю, — воскликнула мадам Корали. — Я виню этих бесстыдниц. Они не имеют права приезжать сюда и отнимать у нас кусок хлеба. Дон Мануэль, вы не какой-нибудь чванливый аристократ, вы один из сыновей народа, что будет говорить страна, если вы позволите штрейкбрехершам вытеснить нас из нашего дела? Разве это честно, спрашиваю я вас, разве справедливо?

— Но я-то что могу сделать? — удивился президент. — Не держать же их тридцать дней в номерах под замком? Разве я виноват, что у этих иностранок нет ни стыда, ни совести?

— Будь они бедные — еще ладно, — сказала Ла Горда. — Бедные девушки вынуждены зарабатывать себе на жизнь. Но заниматься таким делом по собственной доброй воле, когда тебя никто не принуждает? Не понимаю, хоть убей.

— Опасный, безнравственный закон, — сказала Карменсита.

Президент вскочил со стула и упер руки в боки.

— Вы что же, просите меня отменить закон, который дал мир и процветание нашей стране? Да, я вышел из народа, народ меня избрал президентом, и благоденствие моего отечества для меня превыше всего. Развод — наша главная статья дохода, закон отменят только через мой труп.

— Пресвятая Дева Мария, до чего мы докатились, — прошептала Карменсита. — Две мои дочери воспитываются в монастыре в Новом Орлеане. Конечно, в нашем деле не обходится без неприятностей. Но меня согревала надежда, что дочери удачно выйдут замуж, и когда настанет время мне уйти на покой, управлять заведением станут они. Может быть, вы думаете, их держат в новоорлеанском монастыре даром?

— А кто будет платить за обучение моего сына в Гарварде, если мне придется закрыть мой дом, ответьте, дон Мануэль? — вопросила Ла Горда.

— Что касается меня, — бросила мадам Корали, — мне все равно. Я вернусь во Францию. Моей горячо любимой матушке восемьдесят семь лет, вряд ли она проживет долго. Я скрашу ей остаток дней, старушка будет счастлива. Но с нами обошлись несправедливо, и это тяжело. Дон Мануэль, вы провели в моем доме столько веселых вечеров, и у меня сердце разрывается оттого, что вы позволили нанести нам такой удар. Не вы ли признались мне, что пережили счастливейший день вашей жизни, когда вошли почетным гостем в заведение, где когда-то были мальчиком на побегушках?

— Я и не отрицаю. Я тогда всем поставил шампанское.

Дон Мануэль принялся расхаживать взад и вперед по огромному кабинету; он погрузился в глубокую задумчивость, время от времени делал решительные жесты и что-то восклицал.

— Да, я вышел из народа, и я народный избранник, — наконец объявил он, — а приезжие распутницы — штрейкбрехерши. — Он остановился перед своими помощниками и гневно стукнул себя кулаком в грудь. — На мое правление легло позорное пятно. Мы не можем допустить, чтобы неквалифицированная рабочая сила из-за рубежа отнимала кусок хлеба у нашего честного, трудолюбивого народа, это против моих принципов. Достойные сеньоры правильно поступили, что обратились ко мне с просьбой защитить их. Я немедленно прекращу скандал.

Конечно, речь президента была очень эффектна и полна критики в собственный адрес, однако все понимали, что это одни слова, все как было, так и останется. Мадам Корали припудрила нос и оглядела эту командную высоту лица в зеркальце.

— Я хорошо знаю человеческую природу, — произнесла она, — и этих дамочек я тоже понимаю, они просто бесятся от безделья.

— Можно оборудовать поле для игры в гольф, — робко предложил кто-то из помощников. — Но гольф займет их только днем.

— Если им так нужны мужчины, — сказала Ла Горда, — пусть привозят их с собой.

— Caramba! [2] Черт возьми! (исп.) — вскричал президент и вдруг замер. — Вот он, выход!

Ох и изобретателен он был, ох и хитроумен, иначе разве достичь бы ему такого высокого положения. Он весь сиял от радости.

— Внесем поправку к закону. Мужчины будут приезжать, как и раньше, без всяких препятствий и препон, а вот женщины — только в сопровождении мужей или с их письменного согласия. — Он увидел ужас на лицах своих помощников и успокаивающе поднял руку. — Иммиграционные власти получат распоряжение толковать слово «муж» со всей возможной снисходительностью.

— Maria Santissima! [3] Пресвятая Мария! (исп.) — воскликнула мадам Корали. — Если они будут приезжать с другом, друг не потерпит третьего лишнего, и наши клиенты вернутся туда, где столько лет были желанными гостями. Вы великий человек, дон Мануэль, вам обязательно поставят памятник.