Марк Твен - Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

— А ты блаженный старый олух! — взвился Недам.

— Клянусь, ноги моей больше не будет в доме, где меня так поносят. Свинья ты невоспитанная!

На этом слове господин Непроси вскочил в негодовании. По счастью, что–то помешало их дальнейшим объяснениям, и обычная ссора братьев сменилась обычным нежным примирением. Седовласые чудаки мирно распростились, и господин Непроси отправился к себе в замок.

Спустя полчаса перед Недамом предстала Хильдегард. Услышав ее печальную повесть, он сказал:

— Мне поистине жаль тебя, милое дитя; но я очень беден; к тому же книги — это хлам, мне они без интереса. Желаю тебе удачи, но сам я на торги не приду.

Он произнес эти жестокие слова как мог ласковее, но у девушки сердце разрывалось от его слов. Когда же она ушла, старый притворщик сказал, потирая руки:

— Вот удача так удача! На этот раз я спас карман моего братца без его ведома и согласия. Ничто другое не помешало бы ему броситься на выручку старому ученому, гордости Германии. Девушка не посмеет к нему обратиться после того приема, какой оказал ей его брат Недам.

Однако он ошибся. Святая Дева повелела, и Хильдегард повиновалась. Она пошла к Непроси и рассказала ему о своем горе. Он холодно ответил:

— Я бедняк, дитя мое, и не вижу в книгах толку. Желаю тебе удачи, а уж на торги меня не жди.

Но едва Хильдегард ушла, он рассмеялся и сказал:

— Эх, и разозлился бы мой безмозглый мягкосердечный братец, если бы узнал, как хитро я уберег его карман! Ведь он со всех ног помчался бы на помощь старому ученому. А теперь девушка и близко к нему не подойдет.

Когда Хильдегард вернулась домой, отец спросил, каковы ее успехи.

–– Дева Мария обещала нам помочь, — отвечала Хильдегард, – и она сдержит слово, хоть и не тем путем, как я думала. У нее свои пути, и они самые верные.

Старик погладил ее по голове и скептически улыбнулся, но он всей душой порадовался непоколебимой вере дочери.

II

На другой день в большом зале «Таверны Рыцарей» собралось много охотников поглядеть на аукцион. Хозяин заведения отдал под торги свой лучший зал, сказав, что сокровище почтеннейшего сына Германии негоже пускать с молотка в каком–нибудь неказистом помещении. Хильдегард с отцом уселись рядом с книгами, взявшись за руки, молчаливые и печальные. Народу набился полный зал. Topг начался.

— Продается ценная библиотека! Вот она перед вами, вся как есть! Kто сколько даст? – возгласил аукционист.

— Пятьдесят золотых!

— Сто!

— Двести!

— Триста!

— Четыреста!

— Пятьсот золотых!

— Пятьсот двадцать пять!

Короткая заминка.

— Пятьсот сорок!

Более долгая заминка, аукционист удвоил свои старания.

— Пятьсот сорок пять!

Еще более долгая заминка, аукционист поощряет, убеждает, уговаривает — бесполезно, все как в рот воды набрали.

— Ну, кто же больше? Пятьсот сорок пять — раз, пятьсот сорок пять — два...

— Пятьсот пятьдесят!

Голос — сдавленный, визгливый — принадлежал согбенному старичку в рваных лохмотьях и с зеленой нашлепкой на левом глазу. Все, кто был рядом, оглянулись и уставились на него. Это был переодетый Недам, говоривший измененным голосом.

— Отличим, кто больше?– продолжал аукционист. — Раз, два...

— Пятьсот шестьдесят!

Голос, хриплый, низкий, на этот раз донесся из противоположного угла комнаты, где толпа стояла особенно густо. Многие оглянулись и увидели старика в необычном наряде, опиравшегося на костыли. Это был переодетый Непроси в синих очках и с длинной белой бородой. Он говорил измененным голосом.

— Идет! Кто больше?

— Шестьсот!

Общее оживление в зале. Послышались одобрительные замечания. Кто–то крикнул:

— Не сдавайся, Нашлепка!

От этого задорного возгласа публику еще больше разобрало и десяток голосов подхватил:

— Не сдавайся, Нашлепка! Всыпь ему!

— Кто больше? Раз — шестьсот! Два — шестьсот! И —последний раз...

— Семьсот!

— Урра! Молодчина, Костыль! — крикнули из толпы. И другие подхватили и закричали хором:

— Ура Костыль! Молодчина Костыль!

— Правильно, господа! Вот это по–настоящему! А ну, кто больше?

— Тысяча!

— Трижды ура Нашлепке! Задай ему перцу, Костыль!

— Кто больше? Кто больше?

— Две тысячи!

А пока толпа надрывалась и выла от восторга, Костыль бормотал про себя: «Кому это так понадобились эти дурацкие книжки? Ну да все равно, не видать их ему как своих ушей. Гордость Германии сохранит свою библиотеку, хотя бы мне пришлось разориться дотла, чтобы купить ее для него».